12 великих античных философов
Шрифт:
Их отношение к деньгам тоже утратило прежнюю безупречность. Теперь они не только явных преступников, но и ни в чем не повинных людей хватают и принуждают без всяких оснований выплачивать штраф, так что лица, слывущие богачами, дрожат от страха не меньше тех, кто многократно нарушал закон. Поэтому состоятельные люди также не желают показываться на глаза сильным мира сего и не решаются даже являться на службу в царское войско. И кто бы ни начал с персами войну, любому предоставляется полная возможность безнаказанно находиться в их стране ввиду такого нечестия их правителей перед богами и такой неправоты их перед людьми. Бесспорно, образ мыслей персов стал гораздо низменнее, чем когда-то.
Впрочем, я покажу сейчас, что и о телах своих они не заботятся так, как прежде. Издавна положено было у них не плевать и не сморкаться. Очевидно, что они придерживались такого правила не из боязни растратить лишнюю влагу в теле, а из желания укрепить свое тело трудом до пота. Сейчас обычай не плевать и не сморкаться сохраняется, а вот упорный труд у них не в чести. Далее, прежде у них было законом принимать пищу раз в день, чтобы все остальное время можно было употребить на различные дела и упражнения. Сейчас обычай принимать пищу раз в день сохраняется, только приступают они к этому тогда, когда завтракают самые что ни на есть ранние пташки, а затем непрерывно едят и пьют вплоть до времени, когда этим занимаются одни лишь полуночники.
Было у них также установлено не вносить на пирушки прохоиды, [1358] очевидно из того соображения, что умеренная выпивка меньше будет сказываться на состоянии ума и тела. Этот обычай не вносить прохоиды сохраняется еще и сейчас, однако пьют они столько, что уже не сосуды надо вносить, а их самих выносить, поскольку уходить с пира на своих ногах они не в состоянии.
Существовал
Кроме того, и на охоту раньше они выходили так часто, что ее одной хватало им для закалки себя самих и выездки Коней. Однако с тех пор как царь Артаксеркс и его приближенные пристрастились к вину, [1359] больше уже они так часто ни сами не отправляются, ни других не выводят с собой на охоту. Более того, если кое-кто оказывается чересчур трудолюбивым и много охотится вместе со своими всадниками, то другие относятся к такому с явным неодобрением и ненавидят его за превосходство.
Равным образом остается еще в силе обычай воспитывать мальчиков при дворе правителя. [1360] Однако обучение верховой езде со всеми необходимыми упражнениями давно заброшено, потому что негде больше показать свое умение и благодаря этому прославиться. Затем, в прежние времена дети слушали там справедливые приговоры по различным тяжбам и таким образом, несомненно, учились справедливости, но теперь и это совершенно изменилось, ибо они видят своими глазами, что выигрывает тот, кто больше даст. Наконец, свойства различных растений в прежние времена изучались детьми для того, чтобы уметь пользоваться полезными растениями и воздерживаться от употребления вредных. [1361] А теперь, похоже, этому учатся лишь для того, чтобы совершать побольше злодеяний; по крайней мере, нигде так много людей не погибает и не страдает от яда, как там.
Вдобавок ко всему, персы стали теперь гораздо изнеженнее, чем при Кире. Ведь тогда они еще придерживались персидской системы воспитания и умеренности, хотя и восприняли одежду и роскошь мидян. Нынче же они с равнодушием смотрят на исчезновение персидской выносливости, зато воспринятую у мидян изнеженность сохраняют всеми силами. Впрочем, я намерен яснее показать нынешнюю изнеженность персов. Во-первых, им уже недостаточно стелить себе мягкие постели: они ставят свои ложа ножками на ковры, чтобы те не упирались в пол, а утопали в этих коврах. [1362] Затем, они не только сохранили все блюда, какие прежде были изобретены для стола, но постоянно придумывают все новые и новые. Точно так же обстоит дело и с приправами; ведь они держат даже специальных изобретателей как кушаний, так и приправ к ним. [1363] Кроме того, зимой им недостаточно прикрыть голову, тело и ноги – даже кисти рук они прячут в толстые рукавицы и перчатки. Наоборот, летом им мало тени от деревьев или от скал – специальные люди, стоя рядом с ними, создают им вдобавок искусственную тень. [1364] Они гордятся, если обладают множеством кубков, однако ничуть не стыдятся того, что эти кубки могут быть добыты откровенно не честным путем: до такой степени развились у них несправедливость и постыдное корыстолюбие.
Затем, хотя прежде у них тоже было правилом не показываться на людях идущими пешком, но держались они этого правила лишь для того, чтобы стать совершенными наездниками. А теперь у них на конях больше покрывал, чем на ложах, ибо они не столько думают о верховой езде, сколько о мягком сидении для себя. Разве не очевидно после всего этого, что и в военном отношении они должны быть теперь гораздо слабее, чем прежде? Ведь в прежнее время у них было в обычае, чтобы владельцы поместий поставляли со своих земель всадников для службы в войске, если была такая необходимость, а воины, несшие охрану страны, состояли на жалованье. Нынче же знатные люди делают всадниками и ставят на жалованье всяких привратников, пекарей, поваров, виночерпиев, банщиц, слуг, которые подают кушанья и убирают со стола, помогают при отходе ко сну и при вставании, наконец, косметов, которые подводят глаза, накладывают румяна и вообще совершают туалет своих господ. Разумеется, их тоже набирается великое множество, но пользы от них для войны никакой. Это подтверждают и сами нынешние события: в стране персов враги их чувствуют себя вольготнее, чем друзья. [1365] В самом деле, когда-то Кир покончил с обычаем дальних перестрелок и, одев в панцири всадников и коней и дав в руку каждому по копью, положил начало тактике ближнего боя; нынче же они и перестрелок издали не ведут, и в рукопашный бой вступать не желают. Пехотинцы по-прежнему вооружены плетеными щитами, саблями и секирами, чтобы сражаться так же, как это делали воины Кира, однако теперь и они не желают сходиться для боя. Наконец, и серпоносные колесницы не используются ими больше для той цели, для которой их предназначал Кир. Ибо тот, возвышая своих возничих почестями и отличая их перед всеми, всегда имел под рукой храбрецов, готовых устремиться на вражескую пехоту, тогда как нынешние правители даже не знают своих колесничих и думают, что те без всякой выучки сгодятся им не хуже закаленных бойцов. И действительно, они устремляются в атаку, но, прежде чем проникнуть в ряды неприятеля, одни, даже не желая того, сваливаются, а другие сами спрыгивают на землю, так что упряжки, лишившись возничих, нередко причиняют больше вреда своим, чем врагам. [1366] Впрочем, персы и сами понимают, какие военные средства остались теперь в их распоряжении; они смирились с существующим положением и никогда уже не вступают в войну без помощи эллинов, враждуют ли они друг с другом или же отражают нападения этих самых эллинов, потому что они убеждены, что и с самими эллинами надо вести войну при поддержке их же сородичей. [1367]
Итак, я полагаю, что вполне справился с той задачей, которую поставил перед собой. Думаю, что мне удалось доказать, что по сравнению с прежним временем персы и их союзники стали теперь нечестивее относиться к богам, бессовестнее – к сородичам, несправедливее – к прочим людям, стали трусливее вести себя на войне. Если же кто придерживается иного мнения, то пусть взглянет на их дела, и он найдет, что они полностью подтверждают мои слова.
Авсоний. Мозелла
Быструю я перешел с туманным течением Наву [1368]
И, подивившись стенам обновленным у древнего Бинга [1369]
(Галлия некогда здесь уподобилась Каннам [1370] латинским,
Здесь на равнинах лежат не оплаканы бедные толпы),
Дальше пустынным путем идя по лесам бездорожным
И никакого следа не видя труда человека,
Через сухой прохожу, тропою повсюду безводной,
Думний, Таверны, омытые вечным потоком, и поле,
Ста поселенцам сарматским отмерено было недавно,
И наконец Нивомаг на границе белгов я вижу:
Лагерь прославленный здесь Константином был дивным
построен.
Чище тут воздух в полях, и Феб лучезарным сиянием
С ясного неба уже пурпурный Олимп открывает.
Но понапрасну сквозь свод перепутанных веток древесных
В сумраке зелени ищешь глазами сокрытое небо;
Яркий, однако же, блеск и для взора прозрачную ясность
Светлого дня не таит нисколько воздух открытый.
Ласковых этих картин созерцанье напомнило живо
Мне Бурдигалу родную с ее культурой блестящей:
Вышки домов, на прибрежных обрывах повсюду висящих,
И виноград на зеленых холмах, и приятные воды
С тихим журчаньем внизу под ногами текущей Мозеллы [1371] .
Здравствуй, река, что отрадна полям, поселянам отрадна.
Городом, власти достойным [1372] , тебе обязаны белги;
Ты на высотах своих виноград возрастила пахучий,
А берега повсюду травой, покрыла зеленой.
Ты, словно море, несешь корабли; покато струишься,
Словно ручей, и насквозь, как озерные глуби, прозрачна.
Трепетом струй на ходу ты можешь сравняться с потоком,
Влагой своей питьевой побеждаешь холодный источник,
Всем ты владеешь одна, что в ключе есть, в реке и потоке,
В озере, в море с двойным теченьем – приливом, отливом.
Плавно ты воды несешь, не смущаясь ни шелестом ветра,
Ни разбивая струи у преграды подводного камня,
Не заставляют тебя ускорять до стремнины теченье
Мели, и нет посреди на тебе преграждающей путь твой
Суши нигде; справедливо рекой настоящей зовешься;
Так не бывает, когда рассекает течение остров…
Берег не кроешь ты свой тростником, порождением тины,
Не заливаешь, ленясь, берега безобразною грязью:
Посуху можно вплотную к воде подойти человеку…
Твердые здесь покрывают пески увлажненную землю,
Не сохраняют следы шагов отпечаток обычный.
Глазу до самого дна доступна прозрачная влага.
Тайн никаких не хранишь ты, река: как воздух прозрачный,
Если открыт кругозор, раскрывается
И не мешает в пространство смотреть незначительный
ветер, —
Так, устремивши глаза в подводную глубь, далеко мы
Видим, и тайны глубин сокровенные все нам открыты
Там, где медлителен ток, и течение влаги прозрачной
Образы видеть дает, что рассеяны в свете небесном:
Как бороздится песок от медлительных струек теченья,
Как по зеленому дну, наклонившись, трепещут травинки,
Возле бьющих ключей, потревожены влагой дрожащей,
Мечутся стебли травы; то блеснет, то закроется снова
Камешек; зеленью мха оттеняется гравий подводный…
Глаз, без того напряженный, томят все время мельканием
Рыбки: играя, они проносятся стаей проворной…
Ты, на речных берегах живущая, ты мне, Наяда,
Порасскажи о стадах чешуйчатых и перечисли
Стаи пловцов в прозрачном русле реки темно-синей,
Между травой на песке головок чешуею сверкает…
Тут же видна и форель со спиною в крапинках красных,
Тут и голец, никому чешуей не опасный; морская
Тень недоступна глазам при быстрых и легких движеньях…
Не обойду я тебя, лосось красноватый с блестящим
Телом, широким хвостом вразброд рассыпая удары,
Ты из пучины речной поднимаешь высокие волны;
Скрытый выходит толчок на поверхность спокойную влаги.
В панцирь ты грудь облачил чешуйчатый, спереди гладок,
Вкусное блюдо всегда обещаешь роскошному пиру,
Можно тебя сохранять очень долгое время без порчи…
Ты в иллирийских водах, в двухименном встречаешься Истре [1373]
Ловят, мустелла [1374] , тебя, увидав по всплывающей пене,
В заводи наши плывешь, чтоб широким потоком Мозеллы
Не привелось потерять столь известных повсюду питомцев.
В сколько цветов расписала тебя природа! Вся сверху
В черных точках спина, окруженных желтой каймою,
Гладкий хребет обведен темно-синею краской повсюду,
Ты чрезмерно толста до средины тела, оттуда ж
Вплоть до конца хвоста торчит сухощавая кожа.
Окунь, услада стола, и тебя пропустить не могу я.
Ты между рыбой речной достоин с морскою сравниться,
Можешь поспорить один с пурпурной даже барвеной [1375] …
Кто и зеленых линей не видал, утеху народа,
Или не знает уклейку, для удочек детских добычу,
Или плотву, что шипит на огне, угощенье для гостя,
Да и тебя среди стай речных неизбежно, конечно,
Надо, голец, помянуть. Ты двух пядей без дюйма, не больше.
Длинную бороду ты распустил, усачу подражая.
Ныне прославлю тебя, сом огромный, дичина морская.
Ты словно маслом актейским умащен. Тебя за дельфина
Считать я речного готов. Точно так ты, громадный, ныряешь
В заводях, еле свое направляя широкое тело,
Или безводье мешает ему, или травы речные.
Если ж ты движешься вдоль по реке величаво, дивятся
Все на тебя берега зеленые, темная стая
Рыб и прозрачные воды; волна в русле закипает,
И, разделившись, бегут до самого берега струйки.
Так иногда в пучине Атлантики ветер пригонит,
Или же сам по себе приплывает к окраинам суши
Кит: приливает вода к берегам, поднимаются волны
Кверху, и снизиться вдруг боятся ближайшие горы.
Этот, однако же, кит нашей тихой Мозеллы, далекий
От бушеванья, великий почет реке доставляет.
Впрочем, довольно следить водяные пути и проворных
Полчища рыб: я уже перечислил их множество видов.
Пышность иную пускай нам покажет осмотр винограда,
Вакха подарки пусть наш блуждающий взор потревожат.
Длинный подъем до вершины холма над самою кручей,
Скалы и солнечный склон горы, кривизны и извивы —
Все виноградник сплошной, выходящий природным театром.
Так-то Гавранский хребет [1376] драгоценным покрыт виноградом
Или Родопа [1377] , своим так Лиэем [1378] Пангеи [1379] блистают.
Так зеленеет и холм Измарский [1380] над морем фракийским,
Бледную так и мои виноградники красят Гарумну [1381] .
Сплошь вся покатость холмов до самой последней
вершины —
Берег усеян реки зеленеющим всюду Лиэем…
Да и не только людей восхищают такие картины.
Я и в сатиров готов полевых и в наяд сероглазых
Верить, что к этим они берегам сбегаются часто;
Резвые шалости их козлоногих панов тревожат;
Скачут по мелям они и сестер под водою пугают
Робких и бьют по текучей воде неумелым ударом
Часто, награбив с холмов виноградных кистей, и речная
Здесь Панопея [1382] с толпой ореад [1383] , постоянных подружек,
От деревенских божков убегает, распущенных фавнов.
В час же, когда среди неба стоит золотистое солнце,
К заводи общей сатиры и сестры речные, собравшись
Вместе, ведут, говорят, хороводы свои: в это время
Зной им палящий дает от очей человека укрыться.
Тут на родимой воде, играя, прыгают нимфы,
Тащат сатиров на дно и от этих пловцов неумелых
Вдруг убегают из рук, а те понапрасну хватают
Скользкие члены и влагу одну вместо тела лелеют.
Этому, впрочем, свидетелей нет, и глаза не видали…
Вот чем, однако же, все насладиться свободны: тенистый
В светлой реке отражается холм; весь в зелени, словно
Влага речная, поток, сдается, порос виноградом.
Что за оттенок воде придает вечернею тенью
Геспер, когда опрокинет в Мозеллу зеленую гору!
Плавают все, качаясь, холмы, дрожит виноградник
Мнимый, в прозрачных волнах отражаются кисти, разбухнув…
Вот на местах, где река образует подступ, нетрудный,
Шарит по всей глубине толпа добычников жадных.
Ах, как ничтожна защита для рыб в речной даже глуби!
Тот, посредине реки волоча свои мокрые сети,
Рыбок обманутый рой в узловатые ловит тенета;
Этот в местах, где река струится спокойным потоком,
Сети на дно опустил, приспособив их плавать на пробках;
Третий на камнях сидит, наклонившись к воде и к согнутой
Гибкой лозе на конец привязавши крючок смертоносный,
В воду забросил уду, съедобной снабдивши приманкой.
Стая блуждающих рыб, не предвидя коварства, разинув
Пасть, налетает, глотнув широко раскрытою глоткой,
Чувствует поздно она укол сокрытой иголки.
Чуть затрепещется, знак подает, дрожанию лески
Тотчас ответит конец уды дрожаньем заметным.
Миг – и свистящий удар подсекает добычу, и мальчик
Вкось из воды уже тащит ее…
Бьется на камнях сухих привыкшая к влаге добыча.
И светозарного дня трепещет лучей смертоносных.
В речке родной у нее осталась вся бодрость; слабея,
Воздухом нашим дыша, она прощается с жизнью.
Вялым ударом уж бьет по земле бессильное тело,
И цепенеющий хвост дрожит последнею дрожью.
Не закрывается рот, и зеваньем зачерпнутый воздух
Жабры назад отдают настоящим дыханием смерти…
Сам я видал, как иные, дрожа предсмертною дрожью,
С духом собравшися вдруг, высоко подскочивши на воздух,
Вниз головой кувырком стремительно падали в реку,
Сверх ожиданья свою обретая стихию обратно.
Видя убыток себе, неразумно бросается сверху
Мальчик за ними и вплавь старается глупо поймать их…
Пусть и чужие края твои токи прославят, Мозелла,
А не одни лишь места, где в верховьях свои рукава ты,
Или где тихие воды струишь по извилинам пашен,
Словно бычачьи рога позлащенные, пышно являешь,
Или где рядом с германскою пристанью близишься к устью!
Если почет оказать захотят моей легкой Камене [1384] ,
Если потратить досуг на мои стихи удостоят,
Ты на людские уста перейдешь в песнопенье приятном,
Станешь известна ключам, и живым водоемам, и темным
Речкам, и древним славою рощам. Почтит тебя Друка [1385]
Вместе с неверной Друэнцией [1386] , свои берега разбросавшей,
Реки из Альп почтут и Родан [1387] , через град раздвоенный
Воды несущий и правому берегу давший названье.
Слух о тебе передам я темным озерам и шумным
Рекам, прославлю тебя пред Гарумной, широкой, как море.
Асклепиад. Эпиграммы
x x x
Чары Дидимы пленили меня, и теперь я, несчастный,
Таю, как воск от огня, видя ее красоту.
Если черна она, что за беда? Ведь и уголья даже,
Стоит их только нагреть, рдеют, как чашечки роз.
x x x
Пей же, Асклепиад! Что с тобою? К чему эти слезы?
Не одного ведь тебя Пафия в сеть завлекла,
И не в тебя одного посылались жестоким Эротом
Стрелы из лука. Зачем в землю ложиться живым?
Чистого выпьем вина Дионисова! Утро коротко.
Станем ли лампы мы ждать, вестницы скорого сна?
Выпьем же, весело выпьем! Несчастный, спустя уж немного,
Будем покоиться мы долгую, долгую ночь.
x x x
Трижды, светильник, тобой поклялась Гераклея порою
Ночи прийти, – не пришла. Если, светильник, ты бог, —
О, покарай за измену: когда она с милым резвиться
Будет, – угасни, не дай света утехам любви.
Федр. Басни
Лягушки против солнца
Эта басня направлена против Сеяна, всесильного фаворита императора Тиберия. Написана она в связи с предполагаемой женитьбой Сеяна на вдове Друза, брата Тиберия.