13 маньяков

Щеголев Александр Геннадьевич

Щербатской отодвинулся от альбома, помассировав пальцами уголки глаз у переносицы. Видно было, что он сам увлекся этим рассказом и несколько смущен тем фактом, что может рассказать так мало.

– Также к докшитам относят Яму, которого монголы зовут Эрлик, Пекхара, также называемого Белый Брахма, Экаджати, Голубую Тару, а еще Куберу и Вайшаравану, хотя последних можно считать исключениями из общего ряда, поскольку эти боги обычно предстают в доброй ипостаси.

Жданов задумчиво разглядывал открытую перед ним картину. Наконец он обернулся к Федору.

– Покажи мне кого-то из них. Пекхара или Яму, например.

Щербатской принялся бережно листать альбом и в конце концов остановился

на картине, изображавшей белокожего бога, едущего верхом на льве и целящегося из лука. У бога было три головы и шесть рук, в которых он держал разное оружие. Жданов какое-то время рассматривал картину, затем указал в ее нижнюю часть.

– Не могу рассмотреть. Что это?

Федор Ипполитович прищурился, потом встал и вышел в кабинет, откуда вскорости вернулся с большим увеличительным стеклом. В его выпуклом глазе мелкие детали изображения удалось рассмотреть.

– Видимо, это жертвенные подношения… – пробормотал Щербатской, щурясь, – сердце… легкие… это, видимо, печень… а эти, помельче…

– Нос и язык, – за него закончил Георгий Филимонович.

Товарищ его выглядел раздосадованным.

– Как же я раньше не подумал, – сокрушенно покачал он головой, – это ведь традиционные жертвоприношения, которые делаются докшитам. Правда, уже много лет их заменяют слепками из теста…

– Видать, не все. – Жданов аккуратно закрыл альбом. – Оба слуги были не инструментами, но жертвами, которые да-лама приносил для успеха своего предприятия…

– И как это поможет нам? – неуверенно поинтересовался Щербатской.

Жданов пожал плечами.

– Боюсь, что никак. В лучшем случае, узнав о пропаже человека, мы можем предполагать, что в течение часа-двух после его исчезновения будет совершено убийство. Ты не возражаешь, если я закурю?

– Нисколько.

Щербатской унес альбом в кабинет, а Георгий Филимонович достал из портсигара папиросу и некоторое время раскатывал ее в пальцах. Тонкая, почти прозрачная бумага издавала едва слышимый хруст.

– Завтра Богдо-гэгэн будет проводить большую торжественную церемонию, – решив, как видно, сменить тему беседы, сообщил Федор Ипполитович, вернувшись в комнату. – Ожидается значительное скопление народа. Тебе раньше доводилось присутствовать на подобных церемониях, Жорж?

– Нет. – Жданов чиркнул спичкой и сделал пару затяжек, раскуривая папиросу. Аккуратные паутинки серого дыма поднялись к потолку.

– Весьма рекомендую, – сев за стол, Щербатской повернул ручку самовара, наполнив свою чашку кипятком, затем долил заварки и бросил пару кубиков сахару. – В Ургу в эти дни приезжают тысячи паломников. Религиозность этих туземцев европейцу кажется поразительной: они могут часами ждать появления своего Живого Будды, который в итоге произнесет лишь краткое благословение.

– Мне казалось, что подобные церемонии должны быть обставлены с большой пышностью, – заметил Жданов, несколько успокоившийся под воздействием табачного дыма.

Щербатской сделал осторожный глоток из своей чашки.

– Так и есть, – кивнул он, – церемония может длиться достаточно много времени, сопровождаясь пением, музыкой и костюмированными шествиями. Но сам Богдо-гэгэн появляется обычно ненадолго.

– Людям необходимо соприкасаться с божественным, – откинувшись на диване и выпустив несколько дымных колец, заявил Георгий Филимонович. – Подобное соприкосновение составляет фундамент их внутреннего мироустройства. В случае с монголами или тибетцами ситуация кажется мне особенно удобной. Многоуровневый мистицизм пропитывает их жизнь настолько, что в каждом ее аспекте они могут видеть присутствие божественного. Чего стоит только бесконечная цепь перерождений далай-лам, панчен-лам и Богдо-гэгэнов!

– Это действительно

феноменальное культурное явление, – согласился Щербатской. – Ты знаешь, Жорж, что существует крайне формализированная, сложная процедура выявления очередного тулку? Тщательно рассчитан срок пребывания души святого в бардо – промежуточном состоянии между жизнью и смертью, разработаны методики вычисления возможных мест рождения нового тулку. После его обнаружения, как правило, проводится ряд самых скрупулезных исследований: специальная комиссия из лам исследует тело и душу кандидата, ища специальные отметины. Говорят, младенцам дают любимые вещи предыдущего хубилхана, спрятанные среди других, похожих. Обычно новый хубилхан безошибочно выбирает те предметы, которые принадлежали ему в прошлой жизни. Я нахожу это явление удивительным и выходящим за рамками понимания мира, которое дает нам европейская наука. Навязанная британцами вера во всесилие материалистической науки в этих краях кажется весьма сомнительной, если даже не смешной. Открытия последних десятилетий меркнут перед глубочайшей мудростью поколений, но должно пройти еще немало лет, чтобы подобная мудрость смогла укорениться в наших головах.

Жданов кивнул, сделавшись от слов товарища задумчиво-отстраненным.

– Путешествуя по Азии, – произнес он тихо, – я не однажды стакивался с явлениями, выходящими за пределы моего понимания. Я всегда старался воспринимать их с той позиции, что всякому явлению существует научное объяснение. И ежели в тот момент оно мне было неизвестно, это еще не доказывало факт отсутствия такого объяснения… И все же удивительная, таинственная, непостижимая суть Востока не раз заставляла меня сомневаться в правильности такого убеждения.

В желтоватом свечении керосиновой лампы танцевал в воздухе дым, вился пар над чашками с чаем, да слышно было, как ветер гудит разными голосами, просачиваясь через оконные щели. Зимний вечер казался бесконечным, а темы для бесед постепенно иссякли. Распрощавшись, друзья отправились спать.

Георгий Филимонович немного почитал на сон грядущий, ознакомившись со взятой в дорогу монографией Козлова «Монголия и Кам», написанной Петром Кузьмичом по возвращении из первой его экспедиции. С чтением не ладилось: раз за разом мысли Жданова возвращались к происшествиям двух последних дней. Картина складывалась стройная, но неясной пока оставалась только одна деталь – почему оба убитых не оказали сопротивления да-ламе? Если причиной их необычайной покладистости был усыпляющий яд, Дашевич мог обнаружить его следы. Впрочем, наверняка Аркадий Семенович далек от реалий судебной медицины, да и оснащение лазарета приборами и реагентами, скорее всего, оставляло желать лучшего. Если же да-лама был монголом или тибетцем, есть шанс, что появление его в консульстве могло быть кем-то отмечено. Но и на это всерьез рассчитывать не приходилось: даже прослужив в этих краях не один год, многие русские так и не научились различать здешних туземцев, продолжая воспринимать все их множество «одним лицом». Среди служащих консульства было, конечно, немало и бурят, таким недостатком не обремененных, – в частности, в окружении того же Рабданова.

Мысль была хороша, и Жданов крепко за нее ухватился. Вскочив с кровати в одном исподнем, он в возбуждении прошелся по спальне. Завтра утром нужно было выяснить, кто из служащих-бурят мог быть в консульстве в момент покушения – или же собрать всех, если число их невелико. Удовлетворенный этим умозаключением, Георгий Филимонович выкурил папиросу и спокойный отошел ко сну.

Утро разом смешало его планы. Отправившись к консульским приказчикам, он был встречен казачьим хорунжим, который тут же, безо всяких церемоний, подхватил Георгия Филимоновича под локоть и отвел в сторону.