14-я танковая дивизия. 1940-1945
Шрифт:
О событиях во внешнем мире мы почти ничего не знали, кроме той скудной информации, которую получали от одного из немецких эмигрантов. В конце осени 1944 года в главный лагерь прибыли первые военнопленные, попавшие в плен уже после Сталинградской битвы. В частности, прибыл целый эшелон с пленными с центрального фронта. Среди них оказался и наш старый знакомый из 64-го мотоциклетного батальона капитан Зильберман, который до боев под Сталинградом числился еще в нашей дивизии. От него мы узнали о дальнейшей судьбе нашей старой дивизии. Несмотря на герметичную изоляцию нашего блока от остального лагеря, мы находили возможности тем или иным способом связаться со своими товарищами в лагере.
Весной 1946 года пришло время, когда русское правительство выработало план дальнейшего использования военнопленных. Иллюзии о скором возвращении на родину питала только
Весной 1946 года основная часть военнопленных разъехалась из лагеря в Елабуте кто куда. Большая группа пленных была отправлена в Казань, где использовалась на местных заводах и фабриках. Еще одну большую партию отправили в район Пензы и Куйбышева. Когда мы прибыли туда, то встретили там тысячи немецких военнопленных, попавших в плен уже после капитуляции и работавших на различных стройках. Там строилась крупная автомагистраль от Пензы до Куйбышева. Мы выполняли все необходимые для этого работы в каменоломнях, занимались погрузкой материалов на грузовики и железнодорожные платформы, готовили асфальт, занимались бетонированием путепроводов и даже возводили мосты. Наша группа военнопленных из лагеря в Сызрани насчитывала около 1100 человек, и все они без исключения были заняты в огромной каменоломне длиной почти два километра.
Пока погодные условия оставались более или менее подходящими, с этой работой можно было справляться. Однако, когда мы в нашем истощенном состоянии ежедневно работали по восемь часов в каменоломне при морозе от 15 до 25 градусов, а потом еще много раз в неделю до полуночи грузили камни в железнодорожные вагоны, физическое состояние многих военнопленных ухудшалось просто катастрофически. К этому добавилось новое бедствие: из-за страшной засухи в 1946 году в Советском Союзе был очень низкий урожай зерновых культур, и правительству пришлось принимать решительные меры по сокращению рациона. Кроме того, все без исключения русское руководство лагеря и строительной организации состояло из офицеров-штрафников. С самого начала их главной заботой было обогатиться за счет военнопленных. Как следствие этого — новая, довольно высокая волна смертности среди пленных. Это явление достигло таких размеров, что о смертных случаях пришлось докладывать в Москву, и весной оттуда прибыла комиссия, чтобы выяснить причины роста смертности среди военнопленных. Но как говорится, за ум берутся только после беды. Во всяком случае, в марте 1947 года после проведения медицинского обследования военнопленных в лагере в Сызрани русской военно-врачебной комиссией из 1050 пленных только 30 были признаны годными для работы в каменоломне. Все остальные лежали в лагере с большей или меньшей степенью дистрофии. Летом 1947 года общая ситуация немного улучшилась, и в 1947 и 1948 годах мы занимались строительством дороги от Сызрани к большой излучине Волги под Куйбышевом.
Весной 1948 года было объявлено, что до конца 1948 года Россия собирается отпустить домой всех военнопленных. Однако по мере того, как год приближался к своему концу, а никаких массовых отправок пленных не наблюдалось, большая часть из нас настроилась скептически. И хотя вплоть до Рождества 1948 года русская сторона продолжала утверждать, что правительство собирается сдержать данное однажды слово и сдержит его, уже никто всерьез не верил этому. И когда наступил 1949 год, а мы все еще продолжали сидеть в своих лагерях, русская сторона была вынуждена волей-неволей признать, что отправка пленных сдвигается до декабря 1949 года. Мы продолжали работать, в основном на своих прежних объектах. Между тем часть наших товарищей перевели из нашего района в лагеря, расположенные вблизи Брянска, Курска и Орла. Здоровье большинства военнопленных тоже несколько улучшилось. Но прежде всего за это следует поблагодарить местное российское население, которое делилось с военнопленными тем немногим, что имело само. Это способствовало тому, что положение с питанием стало более или менее сносным.
Зато летом 1949 года МВД России опять начало допрашивать пленных. Сначала складывалось впечатление, что наряду с поиском бывших членов СС российские следователи действительно пытались установить тех военнослужащих вермахта, которые
Между тем от 40 до 50 наших товарищей находились в тюрьме, и — насколько нам удалось узнать от русской стороны — их приговорили к длительным срокам заключения за те или иные так называемые военные преступления. За несколько дней до отправки на родину последнего эшелона с военнопленными из района Сызрани, где-то в начале декабря 1949 года, в лагерь прибыла большая группа русских офицеров из Москвы.
Вскоре после этого МВД развило бурную деятельность — сначала только по ночам, а позднее и днем. Наших товарищей без разбору вызывали на допрос, а потом отправляли в тюрьму. Тот, кто сам не пережил это, не может себе даже представить, какую нервную нагрузку мы испытали. Большинство из нас пробыло в плену уже как минимум пять лет, а некоторые шесть и даже семь лет. Мы видели, как рядом с нами умирали наши боевые товарищи, мы сами выжили лишь благодаря счастливому случаю и своему крепкому телосложению, которое спасло нас от гибели на тяжелой физической работе, несмотря на истощение и примитивные условия жизни. Лишь страстное желание во что бы то ни стало еще раз увидеть свою родину помогло многим из нас выжить. Казалось, вот пришло наконец время возвращаться домой, а тебя снова могли бросить в тюрьму, где ожидало неясное будущее.
В одну только ночь с 15 на 16 декабря 1949 года в нашем лагере из почти тысячи военнопленных было арестовано 240 товарищей. Из-за якобы совершенных военных преступлений они должны были предстать перед военным трибуналом. Под усиленным конвоем всех их отправили в городскую тюрьму. В конце концов к Рождеству 1949 года в тюрьме оказалось около 300 немецких военнопленных. Сразу после того, как нас доставили в тюрьму, начались допросы. Складывалось впечатление, что все допросы были направлены лишь на то, чтобы найти хоть какой-либо повод для наказания заключенного. Но поскольку еще раньше, в 1945–1946 годах, да и в последующие годы, уже были осуждены все те военнопленные, кто по русским законам совершил какие-либо преступления, на этот раз «урожай» оказался весьма скудным.
Следователи МВД были вынуждены «сконструировать» какие-нибудь преступления, чтобы осудить военнопленного. Они поступали очень просто. Один товарищ, который, будучи пехотным офицером, воевал на Восточном фронте и однажды признался, что со своей воинской частью проходил через Киев, был сразу же обвинен в расстреле трех тысяч евреев в Киеве. И вообще, следователи очень вольно обходились с цифрами, было убито три или пять тысяч — не играло большой роли. Другой военнопленный, который до своего ареста в одном из госпиталей в Чехословакии никогда не видел России, а служил комендантом убежища местной ПВО в Мангейме, был приговорен к пятнадцати годам каторжных работ, «так как, занимаясь тушением пожаров в Мангейме, он активно поддерживал продолжение войны национал-социалистическим руководством страны». Третий, который сражался только на Западном фронте и в 1945 году тоже был арестован в одном из чехословацких госпиталей, был осужден за то, что «будучи храбрым солдатом, поддерживал национал-социалистическое государство и режим». Четвертый, бывший обер-ефрейтор и ездовой одного из тыловых обозов, однажды признался следователю в том, что его лошади паслись на русском лугу; он был осужден за то, что «незаконно брал фураж на российской территории». Всех казначеев можно было сразу признавать виновными, так как можно было легко доказать, что вопреки надлежащей оплате они снабжали свои подразделения с российской территории.
Что касается нашей 14-й танковой дивизии, то один из офицеров штаба дивизии был осужден за то, что он, «входя в командный состав дивизии, несет ответственность за преступления дивизии против мирного русского населения на территории СССР». Доказательством этому служила машинописная копия размером с половину стандартного листа, на которой было напечатано по-русски: «…дивизия, действуя в районе, совершала военные преступления и зверства в отношении мирного советского населения». Подпись (также напечатанная на машинке): «Комиссия Министерства внутренних дел». Вместо точек всякий раз синими чернилами вписывалось название и номер дивизии и соответствующий район.