15 лет и 5 минут нового года
Шрифт:
Я случайно перевела взгляд на полку, верхнюю. Пустая. Игорь не закинул коробку обратно. Коробку с троллем. Поломанным. Я свесилась с дивана, но не сумела нащупать ее на полу и вскочила, чтобы включить верхний свет: до этого комната освещалась лишь отсветом уличного фонаря. Я забыла опустить жалюзи и не задернула шторы, а потом было лень вставать. Сейчас я все это сделала. И только потом пошла на кухню.
Игорь не мог вынести мусор! Зачем?
Мой личный «ящик пандоры» преспокойно лежал в помойном ведре поверх суповых контейнеров. Другого мусора у меня и не бывает… Я вытащила коробку и обтерла со всех боков антибактериальными
К счастью, Игорю лень было нести свой бывший подарок с дивана по частям, поэтому он запихнул все в коробку и тряпичная основа тролля осталась, скорее всего, чистой. Сейчас, правда, и на блестящем пластике коробки не было ни пылинки, ни жирного пятна. Открыть? Страшно… Ведь если рассудить, то тролля поломала не я. Значит, это и не на меня обрушатся все тридцать три несчастья…
Мое счастье лежало на подстилке и тяжело вздыхало. Во сне. Главное, чтобы не по папочке!
Я подкинула коробку в руках — сам тряпичный тролль ничего не весил, но пружинка звякнула: выходит, все действительно на месте.
Китайский ширпотреб развалился, скорее всего, от старости. Или от… Неуклюжести дарителя. Вероятно, пружинка застряла, и Игорь применил к ней грубую мужскую силу. Ведь она обязана у него быть. Грубая сила. Не одна ж только нежность!
Снова тряхнула коробкой, и вместе с железкой, что-то ухнуло в груди. Бум… Сердце, упало… Ну и пропади оно пропадом! Мне даром сердечных мук не надо! Настрадалась молча и в одиночку в дурной юности. Когда-то надо начинать жить спокойно. В моем возрасте ценно как раз таки спокойствие. Ни мужа, ни детей — никаких нервов по идее. На мою сестру уже без слез смотреть нельзя. И не только из-за экспериментов на голове. Она еще имеет наглость заявлять, что родители на ней потренировались и сделали потом меня такой распрекрасной! Вот чему она завидует, чему?
Нечего было рожать в восемнадцать от непонятно кого! Еще потом и заявлять старшему сыну, что он сломал ей жизнь. Он! Младенец… Понятное дело, что Антошка свинтил жить к однокласснице еще до получения аттестата о… Ну, да, о половой зрелости… Сейчас доводит своим воспитанием второго. Гошке тринадцать. Сбежит при случае… Потом внуков будет нянчить вместо личной жизни в еще совсем не старости.
Светка, Светка! Да ты ж только родила. Все остальное мама да бабушка сделали. И я обед готовила, который бабушка вам носила, чтобы заодно погулять с коляской… Но нет, я плохая, потому что я счастливая. Для всех. И плевать, что у меня в душе. В душе у меня тот, о ком вы слышать не хотите. И от которого я долго, очень долго ничего не слышу, а потом — привет, Малина. Я ненадолго. Так, перепихнуться — и свалю. В рассвет.
Я подтащила к полкам стул. Влезла на него, точно на трибуну.
Что за жизнь у меня женская такая… Непутевая… Ну так другие мужики еще хуже Максима были. Тоже бы в итоге свалили, только мое что-нибудь с собой еще прихватили бы в качестве общей собственности. Блин…
Я пошатнулась на стуле, но не упала — к счастью. Только с усмешкой подумала, что Игорек мой не сбежал. Он хороший, это его тролль выгнал. Он же злой… И Игорь злой. На меня? За что? За правду? Или…
Барин ждал признаний в любви шестнадцатилетней девочки! До меня дошло! А до него нет, не дошло, что рыжая девочка выросла. Незаметно так для тебя выросла… Нужно чаще встречаться! Разве нет?
Ты никогда не замечал моих чувств.
Ну, хочется же верить, что у каждого мужчины такая в итоге появляется и становится матерью его детей. Желанных, а не залетных. Неужели только женщины мечтают о великой любви? А мужикам достаточно низенькой, чуть повыше ширины матраса.
Я тоже ростом не вышла. Поэтому и пришлось тащить стул, чтобы вернуть больного тролля на верхнюю полку. Но я еще минуту, наверное, простояла на стуле, ни о чем не думая, а просто прижимая коробку к груди.
— Тролль, миленький, не злись… — заговорила вдруг полушепотом, не стесняясь своей детской дури и не боясь разбудить глуховатую собаку. — Пожалуйста… На меня. Я не хотела оставлять Знаменева у себя дома… Он сам остался.
Сам остался. Сам ушел. Все сам… И я сама, все сама… И жить дальше буду сама. Придет, хорошо. Нет… Я не хочу об этом думать. Наши отношения просто не могут прерваться вот так, из-за тролля из пластмассовой шкатулки… Ведь она даже не из красного дерева. Это даритель дуб дубом…
Позвонить? Спросить? Спишь?
Усмехнулась, глядя на настенные часы. Третий час… Почему бы и нет? Он же не дает мне спать мыслями о себе. Почему же он должен спать…
Часы не тикают — к счастью. И не кукуют. Больше. Кукушка как вылетела однажды из гнезда, так решила в него не возвращаться. Она же птица вольная, а не мужик с пропеллером! Так вот, с поломанной кукушкой, я и перенесла советские часы на эту стену из кухни, когда их законное место превратилось в арку.
Все у меня теперь поломанное — в душе тоже, и даже заиндевелые на первом ноябрьском морозце нервы. Вот-вот не лопнут, а сломаются. И жизненные принципы тоже какие-то все побитые… Жизнью!
Что я делаю? Все стою на стуле, уже без тролля в руках, и троллю собственный внутренний голос. Зачем звонить? Ему и так насморк спать не дает… И мои мысли о нем. Ведь точно икается!
Самой пора бы уже уснуть, а то завтра даже каре выйдет лесенкой. Каре… Если так задуматься, то существует всего три основных вида стрижек. И букв всего три, на которые нужно посылать мужиков, которые не приносят радости. Во всем нужно быть, как Скарлетт. Думать о мужике не завтра, а только когда тот рядом. Иначе думалка сломается… И заодно сердечный механизм.
Все же написала ему с утра сообщение:
— Как прошла ночь?
Не с самого утра, а после первой клиентки. Вдруг спал… Ответ пришел мгновенно. Ждал, что ли? Ага, поменьше мечтай! Он просто работает! На телефоне…
— Хорошо.
— Температура есть?
— Нет.
Ну, на нет и суда нет… Ничего больше ему не отправила. Все же выяснила! Проверила телефон, когда ушла клиентка. Тишина. Ну и отлично. Мог бы и спросить, как я себя чувствую, не заболела ли… Точно заболела, Малина! Да какая ему разница! Подорвется, приедет — да помирать будешь, задницу не поднимет. Ну и что… Помирать буду, не позвоню. Зачем он мне сдался на смертном одре? Мне ему исповедоваться не в чем и никаких желаний последних у меня нет. И распоряжений тоже. Потом, какая на него надежда! Он даже просьбу Веры Ивановны исполнил только через два года.