160 страниц из солдатского дневника
Шрифт:
На следующий день я был приглашен на заседание полкового партбюро, где единогласно занесли и мою фамилию в полковую книгу героев войны. Гвардии майор Павел Семенович Билаонов с перевязанной правой рукой сидел в президиуме, и я сидел рядом с ним. После заседания партбюро мы проводили Билаонова в госпиталь. Полк принял временно его заместитель по боевой части Тукхру Иван Иванович.
Я по долгожительству из всех комсоргов нашего батальона держу своеобразный рекорд. Держу…
Двум смертям не
И вот наш 32-й гвардейский стрелковый корпус получил боевой приказ: форсировать реку Ворсклу с левого берега на правый, чтобы выйти к Полтаве с запада.
Ширина реки невелика — не более ста — ста двадцати метров. И глубина позволила бы перейти ее вброд. Но у реки болотистая пойма шириной не менее тысячи метров. Где и как форсировать Ворсклу? Разведчики с помощью населения самым подходящим местом для форсирования определили насыпную гравийную дорогу и мост через всю пойму. Подступы к мосту надо захватить и не дать фашистам разрушить его. Насыпная дорога через пойму высокая — пять-шесть метров, откосы крутые: кувыркнешься — и с маху засосет болото…
Расчеты показывают, что если эту тысячу метров продвигаться с относительной скоростью пятнадцать километров в час, то потребуется каждому солдату шесть-семь минут. А если набрать скорость тридцать километров в час? Тогда можно проскочить этот смертельный путь и за три минуты…
Жребий первому преодолеть мост и захватить плацдарм на правом берегу выпал нашему полку. Наш батальон идет передовым. Мы стали готовиться. Из дивизии нам прислали бортовые автомашины и гужтранспорт — двуколки, запряженные парами.
Провели летучие партийно-комсомольские собрания и обсудили, как лучше и с минимальными потерями выполнить боевой приказ. Двигаться нам придется под сильным артогнем гитлеровцев — насыпь и мост ими хорошо пристреляны.
Да, фашисты не пожалеют снарядов, и пробиться на тот берег смогут немногие…
Такого я еще не испытывал ни разу! Вот он, тот час, когда каждый проверит свою судьбу. Уж тут останутся в живых только самые везучие!..
Завтра в сплошном огне трудно уцелеть. Это знают все, но никто не изменился в своем поведении. Я не увидел ни в ком даже маленького намека на обреченность…
Я сам себя чувствовал до каждой живой клетки. Мысленно перемотал всю свою «киноленту» пережитого… Думал, что дышу последний день… Думал о неотвратимости. Куда с насыпи сиганешь? Никуда. Болото слева, болото справа. Дорога только одна — вперед. А вперед как? Через сплошные взрывы?
И я решил проскочить этот путь только на лошадях — на двуколке. Знаю очень важную особенность лошадей: они не сбиваются со своего пути в самую сильную пургу и метель… Кони никогда не свернут с дороги, если будут взрывы со всех сторон… Лишь бы самим взрывом не убило их! Кони в темноте кромешной не заблудятся и не собьются! В шахте сам видел, как они без лампочки находят путь…
Выбрал пару монгольских лошадей с крепкой двуколкой.
Ездовой Моисеев спрашивает:
— Что, сынок, на лошадей больше надежда? — а сам похлопал
— Да, да, — говорю ездовому. — Кони надежней. Я сам работал в шахте коногоном и знаю лошадей хорошо. Никогда не подведут! Самые умные животные это кони.
Моисеев слушает меня и, видно, радуется: он ведь всю свою жизнь прожил около коней. Задел я самую звонкую струну в душе его, и он по-простому и по-свойски кричит:
— Правильно, сынок! Лошади умнее людей! Они только сказать не могут, а понимают лучше нас!
В вещмешках у нас было достаточно всякой еды, и мы расположились под двуколкой закусить.
Моисеев вдруг смотрит на меня вопросительным взглядом и спрашивает:
— Слушай, сынок, ты под Сталинградом был или нет?
— Был, — говорю.
У него глаза округлились:
— Твоя фамилия Абдулов?
А я ему отвечаю:
— Не Абдулов, а Абдулин.
— Так я же был в вашей минометной роте! — воскликнул Моисеев. — Помню и командира роты, Бутенко вроде бы. Суворова помню с бородкой… Меня тогда из минометчиков в трофейную команду отправили, по возрасту…
Я вспомнил уже сам.
— Да, — говорю, — тогда ведь из роты вас, четверых старичков, перевели в трофейную!
Моисеев потускнел и сообщил:
— Убило их на Курской дуге.
Я сразу вспомнил своих семерых друзей-сталинграднев, которых смерть догнала тоже на Курской дуге… И, честно сказать, не обрадовался я, что наши дороги перекрестились с Моисеевым тут перед смертельным броском через Ворсклу…
Подошел к нам разведчик, еще один старый знакомый со Сталинградской битвы — армянин Амбарцумьянц Григорий Леонтьевич. Он и его друзья ходили обследовать пойму и нигде больше не могли найти места для переправы на правый берег: всюду болота непролазные…
Амбарцумьянц Григорий мой ровесник или года на два старше. Очень сильный, хоть и ростом невелик, с меня. Выразительные большие глаза. Три кубаря на петлицах. Разведчик. Мы знали, что он из особого отдела штаба корпуса. Когда Григорий приходил к нам в батальон, то не дай аллах, если тыл задерживает боекомплекты или харчи! Никогда не спрашивал, сам видел все недостатки в батальоне. И никогда до трибунала дело не доходило: он ограничивался беседой о добросовестном выполнении обязанностей во что бы то ни стало. Григорию все были рады, особенно на переднем крае…
Амбарцумьянц темпераментно похлопал по холке нашего «монгола»:
— Эххь, кони вы, мои конньи-и!.. А ты, Мансур, как думаешь? На конях лучше ведь махнуть, а? — И, широко открыв глаза, медленно двигая веком, моргнул мне.
Я ему предложил присоединиться к нам в десант.
Он обошел коней кругом, обследовал копыта и подковы. Оглядел двуколку дубовую и воскликнул:
— Добро! Я с вами. А как вы думаете: ехать или на своих двоих?
Я ему сказал, что лично я буду «на своих двоих», Моисеев на двуколке, свой автомат и вещмешок с патронами и гранатами я положу в двуколку. Буду бежать рядом с двуколкой и держаться вот за эту веревку, намотав ее на кулак.