18
Шрифт:
– Ну Антоша, – говорит она. Он чмокает ее в щеку и усаживается обратно. Тут же пытается налить по новой, но я переворачиваю свою рюмку вверх дном. Сигаретный дым попадает мне в глаза, и я плачу.
– Погоди ты, – говорю сквозь слезы. – Дай мне один пакет, и я пойду.
– П-пакет? – растерянно переспрашивает Боров. Он оглядывается и внимательно осматривает свою комнату. – А у м-меня щас нн-нету.
– Вообще нет?! – я разочарован. Я потерял пятнадцать минут, а меня, в конце концов, ждут дома.
– А то, что мы вечером курили, Антош? – Юля пододвигается
– А-а, – говорит он и ухмыляется.
– Давайте еще выпьем, а потом накуримся, – предлагает Иван.
Я пожимаю плечами и переворачиваю рюмку обратно, снимая мораторий на пьянство.
Мы пьем не чокаясь. На стене верещит телефон, и Боров, пошатываясь, отправляется брать трубку. Я снова закуриваю, вонючий дым перебивает вкус теплого алкоголя в моем рту. Пожалуй, это даже хорошо, что я выпил. В глазах Лены выпивка – это меньшее зло.
Интересно, как бы я вел себя, если бы это она, а не я, курила шмаль и якшалась со всякими подонками? Наверное, я бы бросил ее. Немедленно, чтобы не мучаться. А вот она мучается и продолжает жить со мной.
– Але! – кричит Боров. Он машет нам рукой, чтобы мы заткнулись, но никто и не думает трепаться.
Он вешает трубку и криво улыбается. Безадресно.
– Есть в-вариант х-х-хороший, – сообщает он. – Взять с-сигарет на оп-птовом и продать их п-п-потом. На с-сто штук. А потом м-можно в П-питер!
Он выходит, задевая плечом косяк. Я делаю музыку немного громче. Алкоголь уже всасывается в кровь, и появляется смутное желание покуролесить.
– Он в Питер собрался? – спрашиваю я у Юли.
– Он давно хочет. Говорит, что там можно раскрутиться, заработать и все такое. Он потом вернется.
– А ты с ним не едешь? – вставляет Иван. Он снимает свой перстень и кладет его на стол, как зажигалку в кафе. Юля как-то резко пожимает плечами. Ну ребенок, ей богу!
Теперь мы чокаемся, и я допиваю последнюю водку. Курить больше не хочется, и я принимаюсь рассеянно кружить пальцем по краю рюмки. Если Боров и впрямь куда-нибудь уедет, то он точно пропадет. Тем лучше для Юли.
Боров возвращается. На одной щеке у него багровеет подозрительное пятно.
– А м-мне че не на-налили? – спрашивает он, с неодобрением глядя на меня и Ивана, развалившихся в креслах.
– Антош, тебе уже хватит, – тихо и ласково говорит Юля, – хватит, Антош, а?
Она берет его руку в свои ладони и пытается усадить рядом с собой. Он нехотя плюхается и прячет прыщавое лицо за кулаками.
– На-наливайте, давайте выпьем за-за б-будущее, – наконец говорит он.
Очень хороший тост, но пить я уже не хочу. Мое будущее, каким я себе его представляю, все же лучше поганой водки за пятьдесят рублей.
– Главное сейчас – побыстрей уехать, – повторяет Боров. Он кивает сделавшейся какой-то сонной от алкоголя Юле, – я потом и тебя переправлю.
Я мысленно представляю, что в таком случае ее ждет, и ужасаюсь про себя.
– Мы курить будем? – абсолютно серьезным тоном спрашиваю я. Вся эта ситуация уже начинает
Боров неожиданно выходит прочь, захлопнув за собой хлипкую дверь с такой силой, что старая краска сыпется с нее, словно крошечное конфетти.
В магнитофоне щелкает реверс. Некоторое время мы вслушиваемся в шум летнего ветра в динамиках колонок, затем на кухне слышится какая-то ругань и звонкий удар, словно кто-то с разбега налетел на алюминиевую сушилку для посуды. Юля оборачивается и с тревогой смотрит куда-то, будто обладает способностью видеть сквозь стены. Говорят, что женщины раньше чувствуют любую опасность, но мне кажется, что они просто не стесняются преждевременно показать свой страх.
Кто-то громко матерится. В коридоре гремят шаги. В комнату вваливается Боров. Его губы разбиты в кровь и он, пытаясь вытереть ее рукавом рубашки, мажет красным лицо и шею. Багровое пятно на щеке распухло и потемнело еще сильнее, словно созрело.
– Антоша! – Юля тут же испуганно кидается ему навстречу, но он не замечает ее. Шатаясь он подходит к дивану, плюхается на давно мертвые пружины и дрожащими руками пытается налить себе еще водки.
– Антоша, что случилось? Что это? – она тянется к его щеке, и он по-лошадиному дергает головой.
– Сука! – говорит Боров, – СУКА! – кричит он в стену.
У меня моментально портится настроение. Я понимаю, что начинается дерьмо, и ничего я, скорее всего, здесь не получу.
Боров сглатывает слюну. У него такой вид, словно он намеревается блевануть.
– Хватит пить, Антон! – я тянусь за бутылкой, но Боров с неожиданным проворством опережает меня. Все происходящее пока что волнует одну лишь Юлю. В компании трех нетрезвых мужчин, у одного из которых в кровь разбит рот, она чувствует себя не совсем уютно.
Дверь несмело открывается, и в проем просовывается раскрасневшееся лицо состарившейся шлюхи:
– Не лезь, не лезь, – неожиданно визгливо приказывает кому-то эта пьяная баба, и дверь захлопывается.
– Что случилось? – спрашиваю я, проявляя ненужное никому участие.
– М-мне дали п…, – коротко объясняет Боров, – К-кто-нибудь видел ме-меня с такой х-харей? Да н-никто, нни-никогда не видел. П-пока вы здесь си-сидели, мне д-дали п…! А теперь н… отсюда!
– Да кто ж знал, что там? – оправдывается Иван. Он трет потную шею ладонью. Я выпячиваю нижнюю губу и пытаюсь сдуть налипшие на лоб волосы. По мне, так Борова хоть бы убили. Все равно.
Боров молчит с минуту, и мы молчим, делая вид, что слушаем музыку. Никакого страха у меня нет, я лишь раздражаюсь, прикидывая, сколько еще я могу задержаться в этой квартире. Время, необходимое для похода в магазин, давно истекло.
Боров кряхтит и, поднявшись, вновь направляется к двери.
– Ты куда? – Юля поднимается вместе с ним.
– Щас, – бросает Боров.
– Да что там такое? – спрашивает Юля, обращаясь к нам. У нее такой вид, словно она вот-вот заплачет. Я бы непременно рассказал ей, если бы знал. Снова раздаются крики и мат, теперь ближе.