1910-я параллель: Охотники на попаданцев

Осипов Игорь Валерьевич

Аннушка сделала шаг в сторону, а Иван проскользнул мимо неё и подбежал к Тернскому.

— Разрешите, ваше высокоблагородие!

— Опять пробой? — с сокрушённым видом спросил Евгений Тимофеевич, явно расстроенный тем, что предприятие с посещением завода придётся отложить.

— Никак нет-с, инспекция!

Тернский замер на мгновение, а потом зло сплюнул на землю.

— Лучше бы пробой. Когда будут?

— С управы отзвонились! Они только что выехали к нам! — отрапортовал Иван, вытянувшись по струнке и ожидая распоряжений начальника.

Но

слово взял штабс-капитан.

— Ну что ж, — произнёс он, — не смею вам мешать. Инспекция дело первостепенной важности, но как только освободитесь, обязательно сообщите. Буду ждать с нетерпением.

Тернский молча кивнул, а Семён Петрович бросил взгляд на Аннушку. Внутри девушки прокатилась волна тепла, и обожгла краской смущения щёки.

Штабс-капитан, кивнув Евгению Тимофеевичу, сделал несколько быстрых шагов в сторону Анны и остановился на нижней ступени невысокого крылечка.

— Сударыня, — тихо проговорил он.

Аннушка почувствовала, как в ее груди затрепетало сердце, и протянула руку, потупив взгляд. А Семён Петрович легонько подхватил и приложился губами к самым кончикам ее пальцев. А потом еще раз, но к губам какой-то девушки с короткой стрижкой, лицо которой Анна не могла различить. Он стоял на коленях перед расправленной кроватью, а на самой кровати сидела эта незнакомка, склонившись вперёд и лаская волосы на голове штабс-капитана.

Видение было столь ярким, что его реальность не могла ставиться под сомнение. Все внутрисжалось, а штабс-капитан все целовал и целовал ту, другую, лицо которой никак не получалось различить со спины.

Была видна погруженная в полутьму комната. Была видна большая, сидящая на прикроватном столике кукла в ярком наряде и с искусно исполненным фарфоровым лицом. Было видно бессовестно сброшенное на край кровати платье. А ещё были видны большие, похожие на оспины шрамы на обнажённой девичьей спине.

С губ девушки слетали стоны и жаркий шёпот, слов которого Анна не могла различить, как не могла увидеть ее лица.

Внутри все сжалось в ком, а в грудную клетку воткнули небольшой холодный ломик, мешающий дышать. Он был невидим, но от этого не менее осязаем.

Анна прикусила губу. Это выдернуло ее из видения в действительность.

— Что с вами? — спросил нахмурившийся офицер уголовного сыска, стоя на нижней ступени крылечка.

— Ничего, — ответила она, чувствуя подступающее изнутри опустошение. — Просто, дурно что-то.

Штабс-капитан некоторое время всматривался в глаза девушки, а потом кивнул.

— С вашего позволения.

И молодцевато развернувшись, быстро направился к выходу. А Анна проводила его взглядам, ощущая наворачивающиеся на глазах слёзы.

— Дура, — прошептала она, — дура. Зачем я себя обманываю? Он же ни разу не обмолвился, есть ли у него кто или нет.

Бессилие и безразличие накатилось на девушку большой волной, что захлёстывает утлую прогулочную лодочку, оставленную в шторм на воде. И волна была такой же серой, холодной и сбивающей с ног.

Анна закрыла

глаза, чувствуя, как по щёкам побежали солёные капли. Она развернулась и вошла в дом, а потом, все так же не открывая глаз, направилась к лестнице. Ноги сами собой нашли ступени, и она, даже не споткнувшись ни разу, поднялась наверх, где зашла к себе в комнату и, не разуваясь, рухнула на кровать поверх покрывала, где уткнулась лицом в подушку и уже тогда разрыдалась во весь голос.

* * *

Я тяжело вздохнул. Я совершенно не любил комиссии. Во время комиссии имеет обыкновение случаться то, что в обычные дни не бывает. Порой даже самая большая нелепица оказывается прямо перед носом у ревизоров. Вот, ходишь ты изо дня в день, и не замечаешь, а они с порога увидят. Так было всегда, что в этом мире, что в Старом Риме. Отличается лишь место действия.

С очередным вздохом я поглядел на сторожку у ворот.

— Часовой! Часовой, твою мать!

Из полосатой будки вынырнуло лицо молодого солдата, часто моргающего с видом испуганного щегла.

Я погрозил ему кулаком.

— Если ревизоров провороните, семь шкур спущу.

Часовой быстро кивнул и исчез в сторожке. Но стоять и ждать времени не было. Я плюнул на землю и зашёл в дом.

Первым же делом нежданных гостей нужно напоить — накормить. И потому я сразу нырнул в обеденный зал.

— Маша!

Кухарка появилась не сразу, а минуты через две. Однако внимание моё приковала не обстановка в помещении, а Настя, сидящая за столом с огромным куском хлеба, разрезанным повдоль. На кусок было обильно намазано варенье, едва-едва не капающее на бежевую льняную скатерть. Тут же на столе нашлась большая кружка чая, от которой наша ведьмочка отливала на небольшое блюдечко, и явно с превеликим удовольствием шумно швыркала кипяток.

На девушке был яркий незабудковый сарафан, а волосы подхватывал красивый тонкий ободок. В длинной рыжей косе полыхал, как цветок мака, небольшой бант.

— Настя, — понизив голос, произнёс я, — а ты что сейчас делаешь?

— Чай пью, — довольно ответила девушка, — мамки с папкой дома не было, а я из погреба три горшка варёной ягоды с сахаром умыкнула. Чё, я ее зря собирала, чё-ли?

— А что ты должна делать? — совсем снизив голос, спросил я.

— А чё делать-та? В больнице занятий сегодня нету, этих, как его, пропаданцев нет, уборку и ту делать не нужно.

— Настя, к нам вот-вот инспекция прибудет.

Девушка тут же закалялась, подавившись надкусанным хлебом, побледнела и выпучила глаза. Только схватив большую кружку обеими руками и приложившись к ее краю, она смогла выдавить из себя несколько слов.

— Барин, чё мне делать-та?

— Для начала приведи себя в божеский вид и оденься в костюм сестры милосердия. При инспекции улыбайся и делай только то, что я скажу. Ясно?

Настя испуганно кивнула и быстро пробежала мимо меня, чуть не сбив. При этом она только и делала, что шептала: «Господи, господи, господи».