1915 год. Апогей

Айрапетов Олег Рудольфович

Противоречия эти отчетливо проявились летом 1915 г. и особенно при смещении Верховного главнокомандующего. Как представляется, оно стало практически неизбежным, после того как его новый курс не принес обещанных и ожидаемых результатов. 16 (29) июля 1915 г. на заседании правительства А. А. Поливанов заявил: «Отечество в опасности. Несомненное переутомление войск. Немцы давят со всех сторон»². Новый военный министр обрушился на Ставку, которая, по его словам, проявляла растерянность в управлении войсками. «Печальнее всего, – отметил при этом генерал, – что правда не доходит до Его Величества. Государь оценивает положение на фронте и дальнейшие перспективы только на основании сообщений, обработанных Ставкой. На рубеже величайших событий в русской истории надо, чтобы Русский Царь выслушал мнение всех ответственных военачальников и всего Совета министров. И наша, господа, обязанность, не откладывая ни минуты, умолять Его Величество немедленно собрать под Своим председательством чрезвычайный военный совет»³.

Итак,

А. А. Поливанов активно выступал за созыв экстренного совещания главнокомандующих и за изменение положения Ставки. В его предложениях явно звучал тезис о повышении роли правительства и, разумеется, самого военного министра: «Надо Государю мнение не только Дан[илова] и Янушкевича, а всего Совета (министров. – А. О.) и главнокомандующего. На рубеже событий нужен голос и Совета министров, ибо впереди трагедия внутренняя и внешняя»⁴. В правительстве эти предложения получили полную поддержку⁵. Сам А. А. Поливанов в это время был уже убежден в том, «что неудачи в боях и продолжительные отступления, в связи с недостатками в боевом снабжении, укрепили в умах армии мысль о превосходстве противника (особенно германцев) и вызвали в войсках упадок духа»⁶. Все это происходило на фоне подготовки к открытию Думы.

Обстановка была весьма напряженной, Ставка по-прежнему смело использовала виселицу в качестве громоотвода. 18 (31) июня были повешены еще трое проходивших по делу С. Н. Мясоедова – Борис Фрейдберг, Шлиома и Арон Зальцманы⁷. Защита к суду не была допущена⁸. 23 июня (6 июля) в Петрограде на бывшей квартире С. Н. Мясоедова (ул. Лиговская, дом 47) был проведен аукцион имущества казненного, за которое выручено 2 тыс. рублей!⁹ Казни создавали благоприятный контекст для будущих действий думцев, ведь предатели мерещились решительно повсюду. Шпиономания начала захлестывать страну, и ее попытались сдержать. 6 (19) июля Верховный главнокомандующий издал приказ № 524, в котором говорилось об опасности появления в армии «необоснованных слухов об обнаруженном предательстве». Николай Николаевич подтверждал свою готовность продолжать борьбу со шпионами, но желал избежать истерии: «В столь важном деле Я не допускал и не допущу никаких послаблений, но предваряю, что на всякое подпольное обвинение лиц ни в чем не винных или только носящих нерусскую фамилию и честно несущих службу во славу Царя и Родины, Я буду смотреть как на недопустимую попытку внести смуту в рядах нашей доблестной армии или среди населения театра военных действий. С виновными в распространении подобных ничем не проверенных слухов, несомненно идущих из вражеских источников, Я повелеваю поступать с той же полнотой строгости законов военного времени»¹⁰.

Успокоить такими заявлениями страну в период отступления ее армии и после того, что было сделано для развития подозрительности и недоверия, было уже невозможно. К тому же в тылу привыкли к неудачам, и упадок духа там чувствовался гораздо сильнее, чем на фронте. Некоторые считали возможным в ближайшем будущем потерю и Киева, и Петрограда, и Москвы. Московские кадеты, ссылаясь 24 июля 1915 г. на мнение петроградских «общественных кругов», говорили о том, что Киев и Петроград могут считаться в безопасности только в том случае, если немцы не захотят захватывать их¹¹. «Пылкие стратеги опасаются за Петроград и даже за Москву, – еще 16 (29) июня записал в своем дневнике Ф. Ф. Палицын. – Но наш враг не о них думает, а о нашей многострадальной армии, которую ему надо уничтожить. Зачем им думать о Петрограде и Москве? Их военная мысль вышколена в разумной школе старика Мольтке. Ум их дисциплинирован, и он чужд увлечений, столь свойственных нам»¹².

Давление на армию все же существенно сказывалось в тылу. Вслед за отступавшим Юго-Западным фронтом из Галиции устремилась масса беженцев, которая стала еще больше, как только немцы и австрийцы вступили на землю русской Волыни. Армия оставляла противнику выжженную местность. «Зрелище от этих пожаров было грандиозное и незабываемое, – вспоминал участник Великого отступления. – Огнем беспощадно уничтожались целые цветущие районы. Население выгонялось с насиженных мест и должно было бежать в глубь России, погибая по дороге от голода и эпидемий»¹³. На дорогах разыгрывались кошмарные сцены: потерянные дети, брошенный инвентарь и обессилевший домашний скот – семьи и хозяйства, создаваемые годами, разрушались за дни¹⁴. «Днем и ночью шли подводы одна за другой сплошной линией в 2–3 ряда, загораживая пути войскам и застопоривая движение»¹⁵.

Вся эта масса шла в глубь России, неся с собой отчаяние. К концу лета, уже после оставления Бреста, беженцев, оказавшихся в дорогах среди болот Белоруссии, настигла еще одна беда – началась холера. Жертвы среди гражданского населения просто не поддавались исчислению. Под Минском беженцев, наконец, начали пересаживать на железнодорожный транспорт. Ехать дальше на своих измученных лошадях они не могли – не хватало фуража. С другой стороны, ввиду отсутствия достаточного количества платформ и вагонов взять с собой лошадей и повозки беженцы также

не могли. На станциях посадки распродавалось имущество: лошадь уходила в среднем за 2 рубля, куры, гуси и утки – за копейки¹⁶. Все это разлагающе действовало на насыщенный полувооруженными и слабо дисциплинированными частями тыл русского фронта, организация которого и раньше не отличалась особенным порядком.

Внимательным наблюдателям было ясно, что отчаяние одних и нежелание идти на фронт других создавали условия для весьма опасной смычки интересов и настроений. «Я блуждаю по тыловым железным дорогам и узлам и, Боже мой, сколько я вижу безоружного народа, пока тихого, но уже затронутого распущенностью, – отмечал Ф. Ф. Палицын. – Никто о них не думает или думает мало. Бедные ополченцы с берданками без штыков. И зачем их так много. Болезнь числа нас заедает… Но необходимо распутать узел, а мы его все более затягиваем»¹⁷. Для исправления ошибок были необходимы как миниум воля и политическое единство. Тем временем ужас отступления навис над страной. Генерал-адъютант Н. И. Иванов настаивал на подготовке эвакуации Киева. В столице даже возникла идея эвакуации коллекции Эрмитажа, не реализованная из-за отрицательного к ней отношения императора. Вместе с толпами беженцев паника приходила в Псков, Смоленск, Чернигов, Полтаву¹⁸.

19 июля (1 августа) 1915 г., в первую годовщину войны, начала работу четвертая сессия IV Государственной думы. В этот день император подписал приказ по армии и флоту: «Год тому назад Германия, Австро-Венгрия, а затем и Турция подняли оружие против России и направили полчища свои в пределы Отечества нашего. Доблестные войска Армии и Флота, ровно год вы призваны к защите чести России и благосостояния мирного населения Родины нашей. В течение этого года вы явили издревле присущие вам доблесть и мужество, покрыли знамена свои новою славою и многие тысячи лучших сынов Родины запечатлели жизнью своею преданность правому делу России. Подготовлявшиеся в течение десятилетий к вторжению в Отечество наше враги не сокрушили мощи вашей и, попирая существующие законы войны, разбивают полки свои о гранитную твердость русского солдата. С гордостью и умилением взирает на вас все Отечество наше, и с глубокой благодарностью к подвигам вашим относятся верные союзники России. Несмотря, однако, на всю проявленную вами беспримерную доблесть, силы врага не сокрушены, и много усилий и упорства потребуется еще, чтобы вернуть России блага мирной жизни. Да не сокрушаются сердца ваши и да не падет дух ваш перед предстоящими новыми испытаниями и новыми жертвами. В неисповедимой мудрости своей Господу Богу неоднократно угодно было ниспосылать Отечеству нашему тяжкие испытания, и каждый раз выходило оно из борьбы с новою силою и новою мощью. Верные долгу своему и охваченные одним общим чувством все истинные сыны России встали ныне, чтобы в духовной связи с вами содействовать достижению предстоящей задачи и облегчить вам помощью своею трудное дело одоления врага»¹⁹.

Итак, сессия должна была продемонстрировать единение тыла с фронтом. За несколько недель перед началом ее работы в оппозиционной прессе наступило молчание. «Как это ни странно, – отмечало 3 (16) июля «Новое время», – но ответы, даваемые на вопрос о задачах Государственной] думы партийной печатью, в большинстве случаев страдают или намеренной уклончивостью, или же расплывчатою неопределенностью общих мест»²⁰. Видимость затишья была очевидной и явно указыла на приближение штурма. Внимание к летней сессии Думы было чрезвычайно высоким. «В начале картина заседания Гос [ударственной] думы обычная, – сообщал думский корреспондент «Утра России». – Только едва ли когда-нибудь раньше ложи для публики были так переполнены, как сегодня. На правительственных скамьях весь состав Совета министров во главе с И. Л. Горемыкиным. Кажется, впервые со дня учреждения законодательных палат в Думе присутствует министр Императорского двора гр. Фредерикс»²¹. Начиналось действо, которому придавали столь большое значение в Ставке и, разумеется, в среде прогрессивной общественности. «Минувший год не прошел бесследно, – заявляло в этот день «Утро России». – Слепым и не желавшим видеть он открыл глаза и заставил их признать спасительную силу свободного творчества общественных и народных сил»²².

Между тем эта спасительная сила почти ничем еще не проявила себя. Большинство членов Думы за прошедший год застоялось без дела: «Кое-кто из депутатов, бывших когда-то военными, поступил в строй, другие пристраивались к Красному Кресту, бюджетники имели в виду необходимость в скором времени собраться для рассмотрения проекта записи, но большинство томилось в бездействии, околачивалось в кулуарах и в кабинете председателя, куда притекали самые последние новости с театра войны»²³. Именно к ним были обращены слова И. Л. Горемыкина, предлагавшего программу сотрудничества во имя победы. Расчеты правительства на скоротечный характер войны окончательно провалились. Глава правительства фактически говорил о новом курсе: «Взглянем правде прямо в глаза и открыто признаем, что война грозит быть долгой и требует новых усилий и жертв. Решив без всякого колебания идти на них, правительство считает, однако, своим долгом и испытывает нравственную потребность окончательно избрать этот путь не иначе, как в полном единомыслии с законодательными учреждениями»²⁴.