1916. Война и Мир

Миропольский Дмитрий Владимирович

У самого Николая Александровича больше других сердце лежало к Иоанну Кронштадтскому. Здесь, в Ливадии, вместе стояли они у смертного одра Александра Третьего, и протоиерей Иоанн наставлял нового императора в начале царствования. Исцелял батюшка, не спрашивая роду-племени, всех страждущих. И даже с черносотенцами общался, приговаривая: Нужно любить всякого человека и в грехе его и в позоре его. Не нужно смешивать человека – этот образ Божий – со злом, которое в нём.

Зло хотел извести отец Иоанн, из греха погромщиков вырвать, на путь их, позорных, наставить. Да жаль – заболел Иоанн Ильич тяжко и преставился уже три года тому. Покинул царствие земное,

отбыл в горнее, но слова его в памяти сохранились: Только царю подается от Господа власть, сила, мужество и мудрость управлять своими подданными.

Каково сказано! Эти бы слова, да каждому в уши…

Императора приводило в ярость собственное бессилие. У него, хозяина шестой части земной тверди, есть сотни генералов и тысячи штаб-офицеров. Генерал Думбадзе – лишь один из тех, что копошатся у подножия трона. Но этот обнаглевший служака, тупой солдафон, дядин лизоблюд – может то, чего не может сам государь!

Подлинный хозяин и царь здесь – Думбадзе. Ведь это он решает, кому жить в Ялте, а кого выслать. Кого лишить имущества, а кого посадить под арест. Кому разводиться, кому нет. И, наконец, это Думбадзе взялся решать – жить или не жить на свете человеку по имени Григорий Распутин.

Мужик не по нраву многим, верно. Но ведь ни в чём не провинился: не убил, не украл, не лжесвидетельствовал. Нет на нём смертных грехов: гордыни, зависти, алчности, гнева… А генерал Думбадзе легко и самовольно приговорил его к смерти на пути в Ялту. Со спокойной совестью предложил убить Распутина по пути к государю!

И государь, знающий об этом, ничего не может поделать с каким-то Думбадзе. Не то, что утопить в море: ни выслать не может, ни имущества лишить – ни, на худой конец, всыпать публично так, чтобы все снова вспомнили, кто здесь, в самом деле, царь и каков истинный закон… Вот оно в чём, бессилие! Вот она откуда, ярость!

Николай Александрович скрипнул зубами, и это не ускользнуло от внимания императрицы. Краешком канвы с вышиванием она украдкой вытерла набежавшую слезу. А государь продолжал сидеть в своём плетёном кресле, не размыкая век, и ворошить воспоминания, которые так надеялся хотя бы на лето оставить в Петербурге.

Первый раз он дал распоряжение охранять Распутина уже давно. Министром внутренних дел был тогда Пётр Аркадьевич Столыпин. Как только мужик появился в доме дядиной жены, княжны Милицы Николаевны, за ним тут же установили слежку. Это и правильно: полиция получает жалованье не за то, что смирно стоит и козыряет, когда члены императорской фамилии едут по Невскому, а за то, чтобы чувствовали они себя в безопасности. И с ними вместе – верноподданные граждане, которые несут в казну деньги на содержание этой полиции.

Для спокойствия проследили за Распутиным. Сведения кое-какие о нём собрали, проверили – обычный крестьянин, разве что чуть не всю Россию исходил от монастыря к монастырю. Да мало ли таких странников… К тому же милостыню Григорий сын Ефимов не собирает: как посевная да уборочная – в родное село возвращается, к отцовскому хозяйству.

А потом черногорские княжны Милица и сестра её Анастасия привезли странника в Царское Село, в Александровский дворец. Императрица к мужику прониклась, увидав в нём единственное своё спасение; дети его приняли… И рассудил Николай Александрович, что уж если следят за Распутиным, если ходят за ним – так пусть и охраняют. Мужиков-то много, но в царский дворец допущен только один. А раз он такой особенный, значит, против него и злоумыслить могут. Или через него – против государевой семьи.

Удачно выходило: слежка с охраной – работа двойная, а деньги те же. Голос немецкой крови призывал Николая Александровича к бережливому

расчёту.

И вот теперь снова пришлось распорядиться об охране. На министерском посту Столыпина уже сменил Макаров: бедного Петра Аркадьевича в прошлом году застрелил террорист. На торжествах в Киеве по случаю пятидесятилетия отмены крепостного права убийца при странном попустительстве охранников хладнокровно разрядил в министра свой «браунинг».

Государь указал Макарову: Распутина травят всерьёз.

В травле особенно усердствовал председатель Государственной думы Александр Иванович Гучков – лидер фракции октябристов. Начал он с того, что в собственной газете «Голос Москвы» опубликовал тщательно продуманную статью. Впрямую Распутин упомянут не был. Но скрытый смысл предлагался такой: императорская фамилия пригрела у трона самозваного святого старца, а на деле – опасного и циничного сектанта.

Провокаторский расчёт оправдался: московский губернатор сгоряча издал распоряжение конфисковать весь тираж «Голоса Москвы». Тогда Гучков от имени фракции сделал в Думе депутатский запрос о законности гонений на газету. Подлость состояла в том, что в запросе целиком содержался скандальный текст. Стало быть, статья попала в думские стенографические отчёты – и была совершенно законным образом перепечатана в других изданиях.

Затем неутомимый октябрист предпринял ещё один демарш. Он отпечатал на гектографе и роздал депутатам памфлет «Гришка». Брошюра включала несколько писем императрицы к Распутину. То, что письма были выкрадены, никого не волновало. Волновало их содержание.

Возлюбленный мой и незабвенный учитель, спаситель и наставник, как томительно мне без тебя… Я только тогда душой покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки и голову свою склоняю на твои блаженные плечи. О, как легко мне тогда бывает! Тогда я желаю одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятиях. О, какое счастье даже чувствовать одно твоё присутствие около меня… Где ты есть? Куда ты улетел? А мне так тяжело, такая тоска на сердце… Скоро ли ты будешь опять около меня? Скорей приезжай. Я жду тебя, и мучаюсь по тебе. Прошу твоего святого благословения и целую твои блаженные руки…

И это пишет жена российского императора, мать наследника престола – простому сибирскому мужику! Высокая статная красавица, воспитанная при английском дворе, мечтает целовать руки пахаря и заснуть в объятиях крестьянина с побитым оспой носом!

Брошюра пошла гулять по рукам в Петербурге и Москве. Но далеко впереди неё летел и обрастал подробностями новый, похабный слушок про амуры государыни с оборотистым сластолюбцем. И вот уже сенсацию обсуждают на каждом углу; а вот уже слух перешагнул границы, и новое слово Rasputin запестрело в заголовках европейских газет…

Следующим шагом стала возмутительная речь, о которой перед отъездом в Крым говорил Коковцову государь. Та самая речь, полная сплетен, выдумок и злобы.

Дума обсуждала смету Священного Синода – собрания архиереев, ведавшего церковными делами империи. Гучков обрушился на главу Синода, обер-прокурора Саблера. А говорить Александр Иванович умел! Он сыпал цифрами и фактами, и на сей раз имя Распутина называл прямо. Выходило так, что Гришка – не бес даже, а дьявол во плоти. Что простой мужик, как паук, опутал сетями и царскую семью, и придворных, и министров. Что вертит страной, как хочет. Что всеми своими бедами Россия обязана одному Распутину. Что Синод ему мирволит, и Гришкиными интригами Саблер сделан обер-прокурором… Доказательства подобраны были ловко, и картина рисовалась чудовищная.