1919
Шрифт:
Зима была очень дождливая, и на вилле было холодно, и девочки все время ссорились между собой, и вся Флоренция была полна старых англичанок; все же Эвелин много писала с натуры и читала Гордона Крэга. [58] Она не знакомилась ни с одним молодым человеком и презирала молодых итальянцев с именами из Данте, волочившихся за Аделаидой и Маргарет, которых они принимали за богатых наследниц. В общем, она охотно уехала домой с мамой на несколько дней раньше остальных; те еще предприняли поездку в Грецию. Они отплыли из Антверпена на «Крунленде». Минута, когда пароход отвалил от пристани и палуба задрожала под ногами Эвелин и протяжно
58
Крэг Генри Эдуард Гордон (1872–1966) – знаменитый английский театральный художник. Его оформление отличалось простотой и выразительностью стиля. Автор ряда сочинений: «Театральное искусство» (1905), «К новому театру» (1913) и т. д.
В первый вечер ее мать не вышла к табльдоту; Эвелин, несколько конфузясь, одна села за стол и принялась есть суп; она не сразу заметила, что молодой человек, сидящий напротив нее, – американец и хорош собой. У него были голубые глаза и кудрявые, спутанные льняные волосы. Какая приятная неожиданность – оказалось, что он из Чикаго. Звали его Дирк Мак-Артур. Он год учился в Мюнхене, но, по его словам, сбежал оттуда, не дожидаясь, пока его выкинут. Эвелин сразу подружилась с ним; и с тех пор весь пароход принадлежал им одним. Погода для апреля была замечательная. Они играли в палубный шаффлборд, в теннис и другие игры на палубе и подолгу стояли на носу, глядя, как под напором судна курчавятся змеистые атлантические волны.
Однажды лунной ночью, когда луна катилась на запад сквозь быстро мчащуюся туманную пелену и «Крунленд» распахивал крупную волну, они забрались в «воронье гнездо». Это была авантюра; Эвелин ни за что не хотела показать, что она трусит. Вахтенного не было, и они очутились одни в уютной холщовой корзине, которая слегка пахла матросской трубкой; у них слегка кружилась голова. Когда Дик обнял Эвелин за плечи, у нее все поплыло перед глазами. Не следовало ему этого позволять.
– Вы отличный товарищ, Эвелин, – сказал он задыхаясь. – Красивая девушка, и притом хороший товарищ, – это редкость.
Не подумав как следует, она повернула к нему лицо. Их щеки соприкоснулись, его губы потянулись к ней, и он крепко поцеловал ее в губы. Она резко оттолкнула его.
– Тише, вы меня столкнете в воду, – рассмеялся он. – Слушайте, Эвелин, поцелуйте меня… Ну хоть разок. Докажите, что вы на меня не сердитесь. Сегодня ночью мы с вами одни на всем необъятном Атлантическом океане.
Она робко поцеловала его в подбородок.
– Знаете, Эвелин, я ужасно люблю вас. Вы чудная.
Она улыбнулась ему, и вдруг он притянул ее к себе, его ноги прижались к ее ногам, руки стиснули ее спину, губы насильно раздвигали ее губы. Она отвернула от него голову.
– Нет-нет, пожалуйста, не надо, – услышала она свой тихий хриплый голос.
– Ну ладно, простите… Конец этим пещерным приемам, честное слово, Эвелин… Но вы не должны забывать, что вы – самая привлекательная девушка на пароходе. То есть на всем свете, вы знаете, что я хочу сказать.
Он стал спускаться первым. Когда она полезла в отверстие в дне корзины, у нее закружилась голова. Она падала. Его руки обхватили ее.
– Ничего, ничего, девочка, вы просто поскользнулись, – сказал он почти грубо. – Я держу вас.
У нее кружилась голова, она не могла двинуть ни рукой, ни ногой; она слышала свой тихий, молящий голос:
– Не уроните меня, Дирк, не уроните.
Когда они наконец спустились по лестнице на палубу, Дирк прислонился к мачте и глубоко вздохнул.
– Фу… Вы здорово напугали меня, юная леди.
– Я
– Да, не следовало таскать вас наверх.
– А я рада, – сказала Эвелин.
Она почувствовала, что краснеет, и побежала по палубе и коридору первого класса в свою каюту; там ей пришлось выдумать целую историю, чтобы объяснить матери, где она разорвала чулок.
Она всю ночь не могла заснуть и лежала с открытыми глазами на своей койке, прислушиваясь к отдаленному ритму машин и скрипу судна и журчанию разваливаемых волн, доносившемуся в открытый иллюминатор. Она еще чувствовала мягкое прикосновение его щеки и внезапно отвердевшие мускулы его руки, когда он обнял ее за плечи. Теперь ей было ясно, что она бешено влюблена в Дирка, и она мечтала, чтобы он сделал ей предложение. Тем не менее она была очень польщена, когда судья Генч, высокий, седой юрист из Солт-Лейк-Сити, с молодым румяным лицом и юношескими повадками, присел на край ее палубного кресла и почти целый час рассказывал о своей молодости, проведенной на Западе, и о своем несчастливом браке, и политике, и Тедди Рузвельте, и прогрессивной партии. Она предпочла бы общество Дирка, но, когда Дирк проходил мимо повесив голову, в то время как она слушала рассказы судьи Генча, она почувствовала себя особенно хорошенькой и оживленной. Ей хотелось, чтобы это плавание никогда не кончилось.
В Чикаго она часто встречалась с Дирком Мак-Артуром. Провожая ее домой, он всегда целовал ее на прощание и во время танцев тесно прижимал к себе и иногда брал за руку и говорил, какая она чудная девочка, но о браке не заикался.
На одном балу, где она была с Дирком, она встретилась с Салли Эмерсон, и ей пришлось признаться, что она совершенно забросила живопись, и у Салли Эмерсон было такое разочарованное лицо, что Эвелин почувствовала себя совсем пристыженной и быстро заговорила о Гордоне Крейге и о выставке Матисса, которую видела в Париже. Салли Эмерсон собиралась уходить. Один молодой человек ждал, когда Эвелин освободится, чтобы пойти с нею танцевать. Салли Эмерсон взяла ее за руку и сказала:
– Не забывайте, Эвелин, что мы возлагаем на вас большие надежды.
И пока Эвелин танцевала, в ее голове пронеслось, кем для нее была Салли Эмерсон и какой удивительной она ей казалась; но, когда она ехала домой с Дирком, все эти мысли растаяли в ярком свете фар, в резком рывке снявшегося с места автомобиля, в жужжании мотора, в его объятии, в мощной силе, валившей ее на него на крутых поворотах.
Была жаркая ночь, он мчал ее бесконечными, похожими друг на друга пригородами на запад, в степь. Эвелин знала, что ей надо домой, все уже вернулись из Европы, дома заметят, как она поздно возвращается, но она не произнесла ни слова. Только когда он остановил автомобиль, она заметила, что он очень пьян. Он достал фляжку и предложил ей выпить. Она покачала головой. Они остановились у белого сарая. В свете фар пластрон его рубашки и его лицо и растрепанные волосы казались белыми как мел.
– Вы не любите меня, Дирк, – сказала она.
– Нет, люблю… Больше всех, за исключением себя самого… В этом все мое горе… Я люблю себя больше всего на свете.
Она взъерошила ему волосы костяшками пальцев.
– Вы ужасно глупый, вам это известно?
– Ой, – сказал он.
Пошел дождь, и он поворотил машину и поехал в Чикаго.
Эвелин после никак не могла вспомнить, каким образом разбился автомобиль, помнила только, как вылезала из-под сиденья, и ее платье было разорвано, и она не ушиблась, только дождь сек фары автомобилей, выстроившихся вдоль шоссе по обе стороны от них. Дирк сидел на крыле первой машины в ряду.