1923
Шрифт:
— А у Вас? — он кивнул в сторону настоятеля и Коли.
— Я могу ехать — сказал Линь- мне всё ясно.
Коля кивнул — у него тоже здесь больше не было забот. Только забрать Надежду. Впрочем, до пяти было ещё два часа. Алексей встал и посмотрел на часы.
— Ну что, будем паковаться? Отбываем в 20.00. Раньше бессмысленно. А так выспимся и к утру будем в столице.
Они с Аршиновым выходили вместе. Коля всё думал над этой историей. Германия была, по его мнению, в её середине, а всё остальное — антураж, так завихрения от движения основного потока. Интуиция Линя, а, её нельзя было сбрасывать со счетов, тоже говорила об этом.
— Знаешь что, Степан, езжай-ка ты к профессору. Переговори с ним. Меня очень интересует эта самая Марта Фрислер. Суть вопросов с моей стороны
Николай задумчиво сидел у окна и смотрел на однообразие лугов, перелесков и покосившихся, серых домиков. Ничего не радовало глаз — всё было очень однообразно, и как-то монохромно. Он подумал, что российская природа не предполагает красок — однообразно зеленая летом и черно-белая зимой. Понятно, почему Пушкин так любил осень. На этом фоне её желто-красный наряд сильно радовал глаз.
Но до осени было ещё далеко, а пока надо разбираться с делами — подумал Коля и стал тупо смотреть в разложенные перед ним чистые листики. После окончания совещания он подошёл к Алексею и попросил его дать данные о раскладе сил в Германской революции. Почему-то, несмотря не отчётливый след Ганецкого, явно ведущий к Ленину, он понимал, что разгадка происходящего лежит именно там. Да и ему самому хотелось разобраться, кто и что хочет от этой, разрушенной Версальским Договором, утратившей силы и волю к борьбе страны. Берлин 23 года запомнился ему прежде всего каким-то внутренним надрывом. Было ощущение, что страна не понимает, что ей делать. И это очень разнилось от той уверенной и сытой державы, которую Коля видел в своё время.
В конце века Николаю часто приходилось бывать во Франкфурте-на-Майне. Он очень любил «Люфтганзу» и предпочитал летать на запад именно этой авиакомпанией. — , что ей делать. В конце века Ни ечества. орая вместе с Россией вынесла основной удар XX ве Как-то раз, возвращаясь из Венеции, он попал в нелётную погоду и его самолёт в Москву улетал только утром. Привыкший за годы студенческой юности к советскому сервису, он уже приготовился спать на лавочке в зале ожидания, но пассажиров быстро рассортировали, и направили в гостиницу. Там его покормили ужином за счёт компании, делать было нечего и он решил проехаться в город. На такси он доехал до знаменитого оперного театра. Посмотрел на него и спереди и сзади, подумал, что до Большого ему далеко и пошёл дальше бродить по улицам. Без цели и без смысла. Минут через десять ходьбы он попал на какую-то проезд, закрытый для движения. Он был шириной со старый Арбат и по его бокам стояли фургончики. В них что-то варилось, скворчало, шипело и жарилось. А вся улица была заставлена столиками. И за ними сидели люди. И все они что-то ели и пили. Улица была не маленькая, и Коля потрясённо шёл по ней, вдыхая запахи жирной немецкой кухни и с интересом глядя на жующих и пьющих людей. Эта картина надолго стала для него символом страны. А сейчас, страна была сломана и в ней продавалось всё. Включая веру, политику и надежды.
Коля тупо смотрел то на машинопись, то в окно, пытаясь найти смысл во всём происходящем. На бумагах были данные о фракциях в немецких коммунистов. Как всегда там были левые — это те кто хотел немедленного выступления, и правые — те, кто считал всё надо делать вдумчиво и основательно. Был и центр. Там просто были уверены, что в Советском Союзе всё знают и расскажут им, что и когда надо делать. В качестве страшного человека Германской революции выступали некто Мясникови уверены, что в Советском Союзе всё знают и расскажут им, что и когда надо делать. летал только утром., Маслов и Рут Фишер. Как было видно из бумаг, они совсем не хотели слушаться Коминтерн, и его руководителя, товарища Зиновьева. Но, тем не менее, за восстание были горой. Он отложил левых и правых в сторону. Было непохоже, чтобы и те и другие пользовались услугами военной разведки. Всё-таки она подчинялась Москве. Оставался центр — Тельман, Брандлер и Троглер. Вот основные фигуры Германской революции. А что в России?
В России был Троцкий — сильная фигура 1923 года. Руководитель армии, авторитет для множества
И военная разведка относилась к ведомству Льва Давыдовича. Причём, как понял Коля, она была в прямом кураторстве его соратника Склянского. Так что все пути шли к нему. Поэтому и товарищ Сталин так активно поддерживал розыски по этому делу — как известно Троцкого он не любил, а его политику считал авантюризмом. Одно мешало поверить в то, что за всей этой историей стоит «политическая проститутка» Лев Давыдович. Он всё-таки был человек действия. И в 1923 году, чувствовал себя на гребне успеха. Он себя реализовал и был международной фигурой. За его спиной была революция и выигранная гражданская война, а это многого стоило. Как-то не верилось, что он способен пойти на такие странные способы достижения цели. Финансирование революции — понятно, создание партизанских отрядов, отправка боевиков и оружия — тоже. Это была его работа, работа привычная и уже один раз проделанная. И, судя по статьям в газете и запискам в ЦК, он был уверен, что это сработает и на этот раз. Так что непонятно, для чего ему резать бедных таджиков. Были бы ещё буржуи — туда-сюда. А то ведь неграмотные крестьяне с Памира. Что-то не верилось.
Дальше шёл руководитель Коминтерна товарищ Зиновьев. Про него сказать было нечего. Судя по позиции, он поддерживал Троцкого и его идеи насчёт Германии. Но реальных сил за ним не было. Аппарат Коминтерна, который представлял из себя мощную силу в тридцатые годы, ещё не был сформирован. Деньги давались из Москвы, проходило через руки Григория Евсеевича их довольно много, но реальных людей, способных на организацию всего этого безобразия у него не было. Выхода на военную разведку он не имел. И это было понятно. Он теоретик, оратор. Но реальная власть в руках Троцкого. А вот друг друга они не любили. Причём, как помнил Коля ещё с 1917 года. Тогда Каменев и Зиновьев не поддержали решения ЦК о начале восстания и даже напечатали об этом в газете. Судя по всему их позиция отражала позицию партии, потому что Ленин хотя и страшно ругался, но ничего не сделал. Троцкий был настроен гораздо решительнее. Да и потом в Петрограде, 1918-19 годах, у них, говорят нередко были стычки. Так что блок между ними был исключён.
Вот и все международные дела. Дзержинский и Сталин за рубеж не лезли — им было не до этого. Иностранный отдел ОГПУ был в процессе становления, да и позиция Бокия, как представителя чекистов была недвусмысленна. Сталин как помнил Николай вообще отрицательно относился к идее революции в Германии на этом этапе. Он всегда был реалистом, и хорошо понимал, что в том бардаке, который творился в Берлине в 1923 году взять власть было бы не трудно. А вот что потом с ней делать? Ввязаться в войну с Антантой? Так ведь побьют, как есть побьют. Понадеется на авось, как Лев Давыдович? «Ввяжемся в драку, а там посмотрим?» — такая позиция будущему вождю народов сильно претила. Весь его последующий опыт говорил, что он внимательно продумывал свои шаги и все их последствия. Так что, как не крути, как не верти, а в числе подозреваемых оставался один НАРКОМВОЕНМОР, товарищ Троцкий.
Николай вздохнул и полез смотреть в справку по Урицкому. Где служил и что делал — все эти сведения ему ничего не говорили. Племянник Урицкого, того самого, убитого в 1918 году, воспитывался в семье Воровского. Вацлава Вацлавовича судя по всему. Коля помнил, что того убили в Швейцарии в 23, весной. Впрочем, эта фамилия где-то попадалась. Где-то недавно я он нём читал. Только не машинку, а рукопись. Он напрягся и полез в портфель, за бумагами про немецкие деньги. Точно, там было донесение об отношениях Балабановой и Вацлава Вацлавовича. Похоже, что они любили друг друга. И где они любили — в Швейцарии и Стокгольме? Воровский, он что, тоже из пломбированного, что-ли?