1923
Шрифт:
Доехав до города, он стал двигаться в центр, на Моховую, в 1 дом советов. Там должен был быть Сушин, и Коля, не откладывая, хотел выполнить свой план и поздравить с новосельем, тем более, что был шанс застать там Надежду. Зайдя в магазин, он купил фруктов для жены и коньку для Алексея. Попросив всё это тщательно обернуть и запаковать, он купил портфель и положил подарки туда. Как ему представлялось — жизнь там была большим общежитием, поэтому светить дорогие подарки было рискованно. Коммунисты в ту пору жили аскетично, и за лишнюю десятку к зарплате вполне можно было загреметь в ЦКК. Вообще, как понял Николай из рассказов того же Алексея, страна была разделена на две большие группы —
А партийных судил ЦКК. Причём, если неизбежная доля политиканства присутствовала при этом, то, в отличие от более поздних времен, она была очень не велика. Естественно, люди сводили счёты, это всё понятно. Но в виду того, что партия строилась по принципам клановым и групповым, каждый партиец был вписан в свою группу. С кем-то из вождей он сидел в ссылке, с кем-то вместе жил в эмиграции — в общем каждый второй человек был знаком с нужными людьми и мог запросто к ним обратиться. Да и в условиях враждебного окружения, члены партии считали себя братьями, и это было одно из условий выживания. Поэтому на Контрольную Комиссию вытаскивали людей с реальными просчётами в рамках строгой коммунистической морали. Много пьёт, лишние деньги, случайные связи с беспартийными. И судили там строго, потому что рядом были такие же товарищи, которые жили такой же жизнью и всё это прекрасно знали. Разве что для очень узкого слоя высших вождей было сделано исключение.
В приемной «Националя», а именно там и был 1-й Дом советов стоял часовой и была комендатура. Оттуда надо было звонить Сушину, и только после того, как он подтвердил готовность принять, Николаю выписали пропуск. Правда когда он предъявил бумаги Орготдела, комендант вытянулся в струнку. Коля барственно буркнул что-то вроде «Порядок есть порядок» и ободряюще покивал головой, за что и был лично сопровождён до дверей сушинской комнаты. Потолки в Национале всегда были дай боже, поэтому комната была большой и просторной. Более того, к ней ещё и прилагалась ванна, что было по тем временам совсем роскошью.
— Ну что, поздравляю с новосельем, сказал Николай, выкладывая редкие в тогдашней Москве апельсины. Это брат, большое событие. Сына то как назвали?
— Владимиром, гордо сказал Алексей. Как вождя.
— Ну вот и прекрасно. Это же здорово. А где они сами?
Из-за ширмы появилась жена Алексея — худенькая после родов молодая женщина с короткими волосами и трогательной шейкой.
— Э, Алексей. А где же ты такую красавицу откопал, с чистым сердцем позавидовал Николай. Женщина была в его вкусе.
— На Каховском плацдарме. Мы там вместе с Левкой Мехлисом воевали.
— Здравствуйте Николай. Татьяна — коротко представилась женщина. Спасибо Вам большое за белье, оно очень кстати. И Надя нам очень сильно помогает. Она сейчас уехала, обещала няню привезти.
— Раз обещала, значит привезёт. А ребенок спит?
— Спит. А он
— Таня, а Вы что в Каховке делали?
— Как что, воевала. Я у Василия Константиновича Блюхера в штабе Правобережной группы была, переписчиком. У меня почерк хороший. Мне даже орден дали.
Алексей закончил приготовления и замахал руками.
— К столу. К столу. Давайте, порубаем. — Он разложил фрукты на тарелке, к коньяку достал стаканы, наверное из домашних запасов достал ветчину и банку сметаны. Коля, на правах старшего, разлил коньяк маленькими порциями. Заметив движение Алексея, он улыбнулся и сказал.
— Леша, ты теперь ответственный человек. Поэтому привыкай к другой жизни. Люди много веков общаются друг с другом и поэтому выработали определенные правила. И тебе придётся эти правила выучить. Ну, за новую жизнь. Пусть у Владимира она будет счастливой и долгой.
Они выпили, потом минут через пять болтовни, повторили. Николаю было интересно, что привело в революцию эту женщину, да ещё на совершенно мужскую должность писаря при штабе. Машинок в армии практически не было конца 50-х годов, а бюрократия плодила приказы и распоряжения начиная с Петра Первого. Поэтому люди с хорошим почерком ценились. На фоне поголовной неграмотности они были редкостью, их вылавливали, оценивали, они служили обменным фондом. Но зато и жизнь у них была попроще, не такая как у обычного бойца на передовой. И опять же у начальства на виду.
— Таня, а как ты к Блюхеру попала? Тебе ведь лет и сейчас то немного, а тогда наверное совсем маленькая была?
— А мы с мамой и папой ехали из Петрограда на Украину. На поезд напали бандиты, началась паника, вот я и отбилась. Так и шла одна, пока не наткнулась на ребят, комсомольцев из Полтавы. Так с ними и шаталась. Куда их, туда и я. Так мы в армию и попали.
— Ну, ты только не рассказывай, что тебе за почерк орден дали. В разведку наверное ходила?
— Ходила, Маленькая была, меня никто не трогал, наоборот даже подкармливали.
На третьей рюмке в комнату вошла Надежда с какой-то старушкой бабушкой. Им тоже налили, и бабушка, перекрестясь, с прибаутками лихо выпила, со значением поглядев на Николая. Наверное его посчитала главным. А может быть возраст был ближе. Алексей достал гитару, и запел. Пел он хорошо, играл тоже. Было видно, что учился. Коля обратил внимание на его пальцы — длинные и тонкие, они совсем не вязались с общим образом эдакого бойца краснофлотца. Он пел что-то вроде тихоновских баллад начала двадцатых годов.
«Ночь стоит у взорванного моста Конница запуталась во мгле».От коньяка Николая разморило. На душе было тревожно, как после звонка кредитора. Он пытался сосчитать сколько человек уже успели убить, за этот неполный месяц его приключении. Получалось что уж очень много. В его время он не видел столько и за десять лет жизни. Ему снова вспомнился пыльный и залитый кровью пол на даче «Нефтесиндиката», потом бокиевские ребята, лежащие в ряд на обочине дороги. Господи, пронеси мне испытания эти, взмолился он. На душе всё тяжелело, всё неожиданно стало сумрачным и тяжёлым. Ну что за жизнь, в который раз взмолился он. Ведь я тут не при чём. Никуда не лез, взят был статистом, моя роль была ходить и улыбаться. А получилось опять вот такое безобразие. Сглазили меня, что-ли. Мало, там, к XXI веке неприятностей куча, так ещё и здесь. Неужели это сидит во мне? Неужели куда я не пойду, это будет преследовать меня без конца, без остановки.