1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны
Шрифт:
В начале 1939 года британское правительство могло в любой момент послать во Францию две дивизии, которые присоединились бы примерно к 85 французским, чтобы противостоять нацистской Германии. По всем подсчетам Советский Союз мог выставить в случае войны больше. Кроме того, не стоит забывать, что англо-французская военная стратегия базировалась на концепции guerre de longue dur'ee — долгой войны, в которой жесткая сухопутная и морская блокада в соединении с оборонительной стратегией на суше в конце концов истощили бы силы Германии и привели ее к поражению. Наступательные операции предусматривались только в качестве завершающего удара. Не нужно быть профессором военных наук, чтобы понять, что Красная армия могла оказаться ценным ресурсом в осуществлении такой стратегии. Даже если бы Красная армия была только серьезной оборонительной силой, Советский Союз мог еще лишить Германию возможности пользоваться своими богатыми природными ресурсами и одновременно осуществлять крупные поставки вооружения и припасов восточным союзникам, таким как Польша и Румыния, если бы того пожелали их правительства. Главная англо-французская претензия Красной армии заключалась
Такое положение вещей сохранялось до конца марта. Но постепенно обстоятельства начали меняться и Чемберлену становилось все труднее защищать свою позицию. После захвата нацистами Праги общественное мнение как в Британии, так и во Франции, стало склоняться не в пользу Германии. Дома Чемберлен попал под жесткую критику оппозиционных партий за нежелание сближаться с Советским Союзом. Его обвиняли в том, что он руководствуется только «идеологическими» мотивами. Чемберлен отрицал это: ведь Польша отказывалась от сотрудничества с Советами, точно так же, среди других, поступили фашистская Испания и салазаровская Португалия, включая даже Канаду. Стало быть, британская политика диктовалась целесообразностью, а не идеологией. 4 Но и тут все становилось с ног на голову — хвост по-прежнему продолжал вилять собакой. Литвинов замечал в телеграмме Майскому: «Речь как будто идет пока о помощи не Англии, а Польше, и решающее слово должны были сказать Чемберлен и Даладье, а не Бек. Не в первый раз Англия делает нам предложения о сотрудничестве и потом берет их обратно со ссылками на действительные или возможные возражения то Германии, то Японии, а теперь Польши». 5 Даже личные письма Чемберлена к сестрам демонстрируют именно его идеологическую предубежденность против Советского Союза.
3 апреля в Лондон прибыл Бек, чтобы обсудить двустороннее военное соглашение. Англичане хотели, чтобы Польша поддержала Румынию в случае нацистской угрозы. Но никакого толку в этом плане добиться от Бека не удалось. Британские гарантии и так уже лежали у него в кармане, поэтому он не чувствовал никакой потребности «мешать одно с другим». Больше того, Бек не сообщил англичанам — и тут он вел двойную игру — об усилении германского давления на саму Польшу. Для начала Гитлер хотел аннексировать Данциг и проложить через Польский коридор экстерриториальный путепровод в Восточную Пруссию. Чемберлен всегда утверждал, что Польша была ключом ко всей ситуации. Теперь он начал понимать свою ошибку. 6 Сама Британия не могла защитить Польшу от нацистского окружения и Чемберлен упорно отказывался иметь дело с единственной силой, которая была в состоянии это сделать — Советским Союзом. Ну, хорошо, как любят говорить русские. «Мы отлично знаем, — писал Литвинов 4 апреля, — что задержать или приостановить агрессию в Европе без нас невозможно, и чем позже к нам обратятся за нашей помощью, тем дороже нам заплатят». 7
В первые дни апреля, сначала Потемкин, а потом и Литвинов, встретились с польским послом В. Гжибовским, чтобы расспросить его с пристрастием о причинах нежелания Польши сотрудничать с Советским Союзом в рамках британской четырехсторонней декларации. Были ли правдивы сообщения в прессе о польской оппозиции этому? — спрашивал Потемкин. Гжибовский дал шаблонный ответ, что Польша хотела бы сохранять нейтралитет в отношениях как с Германией, так и с Советским Союзом. Потемкин возразил, что тогда будущее Польши будет полностью зависеть от милости Гитлера. В случае германской угрозы Польша будет просто вынуждена принять помощь от других великих держав, если она конечно хочет защитить свою независимость.
В разговоре с Литвиновым Гжибовский попытался увести разговор от враждебных заявлений Польши по адресу СССР, но нарком не позволил ему.
Польская политика, подогревая алчность Гитлера к территориальным захватам, заключала в себе опасность, отметил Литвинов. А что касалось польского нейтралитета, то со времен мюнхенского кризиса его было что-то незаметно.
— Польша может обратиться к Советскому Союзу, — ответил Гжибовский, — когда в этом назреет необходимость.
— Только не тяните с этим слишком долго, — предупредил Литвинов. 8 Это был хороший совет. 11 апреля Гитлер одобрил новую военную операцию — «Белый план» — по изоляции Польши и развала ее вооруженных сил. Гитлер еще не решил окончательно с военными действиями, но если бы Польша отказалась от требуемых от нее уступок, он намеревался сокрушить ее.
С требованием британского общественного мнения и оппозиции об улучшении отношений с Советским Союзом было трудно не соглашаться, но все же некоторые официальные лица и сам премьер-министр еще не были убеждены в необходимости их улучшений. Галифакс заверял Майского в желании британского правительства создать широкую коалицию ради сохранения мира, в которой обязательно нашлось бы достойное место Советскому Союзу. Но в то же время Форин офис без всяких комментариев отверг неформальное предложение Майского о визите Литвинова в Лондон для подготовки переговоров. Сарджент и Кадоган, оба как всегда настроенные против СССР, полагали, что это была просто ужасная идея. Она «возбудила бы самые серьезные подозрения в любой
«Я согласен с этим, — вторил ему Кадоган. — Лично я рассматриваю сотрудничество с Советами скорее как препятствие, нежели преимущество. И я бы прежде спросил их, что они могут предложить конкретно, и указал бы им, что уроки «морализаторства» нам не нужны». Галифакс тоже соглашался, но с оговорками: «конечно мы сможем, если захотим — не слишком увеличивая при этом общего количества зла, — удержать их в нашем кругу...». 9
Именно в то время, когда британцы отвергли идею визита Литвинова в Лондон, началось дипломатическое оживление в Париже. В начале апреля французское правительство наконец очнулось от своего оцепенения в отношении Советского Союза. 2 апреля Пайяр послал очередное предупреждение из посольства в Москве. Если Франция проигнорирует Советский Союз, то сделает она это себе на беду. Он сообщал о саркастическом замечании Литвинова в разговоре с Сидсом, что изоляционистская политика может в конечном итоге оказаться наилучшей для Советского Союза. Пайяр понимал, что такие высказывания имели целью прежде всего возбудить англо-французский интерес, и они без сомнения этой цели достигали. Но Пайяр предупреждал, что чересчур откровенные высказывания Литвинова «почти всегда отмечали изменения в политических предпочтениях советских лидеров». У советского правительства складывалось впечатление, что их уже достаточно накормили разговорами, обещаниями и поводили за нос — теперь оно было готово к изоляции и даже компромиссу с нацистской Германией. Литвинов смертельно устал от англо-французской надменности и был «по горло сыт» враждебными выходками Польши и Румынии. Он не хотел, чтобы Советский Союз стал громоотводом для нацистской агрессии. 10
Явились ли причиной того предупреждение Пайяра или нарастание общеевропейского кризиса, но французский кабинет, похоже, наконец, принудил Бонне встретиться с Сурицем и обсудить возможности сотрудничества. 5 апреля Бонне осведомился, насколько заинтересован СССР в поддержке Польши и Румынии в случае нацистской агрессии, обратившись даже к выдержкам из речи Сталина от 10 марта о советской поддержке жертв агрессии. Бонне не сказал ничего конкретного о французских намерениях, отмечал Суриц, но одно было ясно: он хотел, чтобы Москва приняла на себя обязательства по ведению войны на востоке, а также возможно и главный удар Германии. Бонне сообщил, что французское правительство может в течение нескольких дней подготовить предложения, касающиеся мер по поддержанию безопасности в восточной Европе. Суриц невысоко оценивал эту встречу, рассматривая ее просто как попытку Бонне создать впечатление, что он проводит консультации с советским правительством. Естественно, что отчет Бонне об этой встрече несколько отличался; главный упор в нем делался на те меры, которые должен был предпринять Советский Союз, и совсем мало внимания обращалось на то, что готова сделать в поддержку Польши и Румынии сама Франция. 11
Бонне предложил Сурицу нанести ответный визит на Кэ д`Орсе 7 апреля — в тот самый день, когда итальянские армии вторглись в Албанию, — где опять выразил мнение о необходимости франко-советского сотрудничества в поддержке Польши и Румынии. Ответ Сурица был краток: он отметил в основном трудность оказания помощи стране, которая сама ее не хочет. Тем не менее посол пообещал передать все пожелания Бонне в Москву. Суриц сообщал также. о своей более ранней по времени встрече с Даладье, резко осудившим политику Польши, которая, как он считал, могла привести только к краху. Многие видные французские политики пожелали встретиться с Сурицем в начале апреля, включая Гамелена, который также критиковал Бека и сожалел об «ошибках прошлого», говорил, что настало время объединить все силы, готовые противостоять агрессору. Другие французские военные чиновники, включая бывшего начальника генштаба Максима Вейгана говорили, что очень важно иметь «твердое соглашение с Россией» «На внутреннем фронте с коммунизмом нужно бороться, и я всецело "за" подавление компартии во Франции, — говорил Вейган. — Но в плане внешней политики идеология не должна влиять на стратегические интересы». Естественно, что единодушия в этом вопросе не было. Буквально в то же время, шеф гамеленовского Второго бюро не признавал ни какой кооперации с Советами, видя в ней средство распространения большевизма на Европу. 12
Литвинов в должном порядке сообщил Сталину о послании Бонне, присовокупив уничтожающую характеристику французской политики: «Бонне является наиболее последовательным и непреклонным сторонником так называемой мюнхенской политики. Я полагаю, что он и теперь еще готов продолжать прежнюю линию, которая сводится к тому, что Франция отказывается от какого бы то ни было вмешательства в дела Европы, за исключением случаев прямого нападения на саму Францию или близлежащие Бельгию и Швейцарию. Он готов пожертвовать всеми остальными странами Европы, включая Румынию и Польшу. Он несомненно поощрял Бека в его антисоветской позиции и вряд ли сочувствует даже тем заявлениям, которые делал Чемберлен в отношении Польши. К сожалению, с ним приходится иметь дело как с министром иностранных дел, но необходимо всегда иметь в виду, что наши ответы и предложения он будет пытаться использовать в подкрепление своего тезиса о невозможности сотрудничества с нами и изменения мюнхенской политики. В таком же духе он использует и неполучение ответа от нас».