1942: Реквием по заградотряду
Шрифт:
Там же просто люди, говорит Егоров устало и обреченно. Не спорит, просто приводит последний аргумент несостоявшегося спора.
Люди, соглашается Орлов, пять тысяч человек. Мужчины, женщины и дети, говорит Орлов. Но если они останутся в живых, то умрут миллиарды. И вы не родитесь. И я не рожусь. И не будет всего, что мы с вами любим.
Малышев замер тогда, недоверчиво вслушиваясь в разговор, не ему предназначенный. Пять тысяч человек – это очень много. Это
Только потом, когда рявкнули, взревели ракеты, когда с воем сорвались с этих самых рельсов и унеслись к далеким огонькам внизу, когда рвануло там, в долине, полыхнуло, залило огнем, только тогда Малышев понял, что пять тысяч – женщин, детей, стариков, – пять тысяч человек они только что убили. Крутанули ручку на железной коробочке, как на полевом телефоне. Крутанули – и нет пяти тысяч человек.
Какого народу? Что за город?
Малышев потом, когда уже попали на Базу, долго думал, припомнил даже Ветхий Завет, то место, где про огонь с неба. Содом и Гоморра. Совсем почти уверился в этом, но потом сообразил, что это, получается, Орлов – бог, что ли? А он, старший сержант Малышев, – ангел? Или архангел? Глупость, наверное, тогда Малышеву в голову пришла.
– Там, в горах, Орлов не ответил.
– Не в горах, – вздохнул Никита. – Уже потом, на Базе. Егоров подошел к Орлову, схватил его за рукав и спросил. Спросил…
– И что?
– А ничего. Орлов засмеялся и сказал, что мы ведь все живы. И мы просто не можем знать, что там был за город в три тысячи бог знает каком году до Рождества Христова. Его не стало, и он исчез из истории вообще. И нечего ломать голову над этим, сказал Орлов. И я с ним даже согласился… Чего там… Сделано и сделано. Лишь бы на пользу…
– Пяти тысячам людей?
– Миллиардам, товарищ Малышев. Миллиардам. Учитесь мыслить глобально, товарищ старший сержант. Вот послезавтра прибудет господин Орлов, прикажет еще тысяч десять убить. А потом – еще двадцать тысяч. И мы ему должны будем поверить. Потому что доказать он этого не сможет. Не сможет, даже если захочет, наверное, – Никита невесело засмеялся. – И получается, что мы должны верить нашему великому вождю…
– А что, товарищ Сталин в курсе? – похолодев, спросил Малышев. – Нет, я понимаю, что раз такое дело, раз такая техника, то должен Иосиф Виссарионович знать… Это он и про меня…
– Товарищ Сталин знает все и про всех, – серьезно, очень серьезно сказал Никита. – Если он что-то забывает, то ему напоминает товарищ Берия, если ты забыл. Но я говорил не об Иосифе Виссарионовиче. Я говорю о нашем великом вожде Данииле Ефимовиче Орлове, единственном и неповторимом…
Это он так шутит, подумал, поежившись, Малышев. Сам старший сержант таких шуток не любил. Пару раз слышал от сослуживцев
Малышев тогда рапорт писать не стал, но несколько ночей маялся от бессонницы и разных жутковатых мыслей.
– Не боись, Малышев, – засмеялся Никита. – У особой группы и права особые. Вот захочу я назвать товарища Сталина идиотом – и назову. И дураком назову. И…
– Хватит, – не потребовал – попросил Малышев. – Не нужно вот так…
– Извини, – сказал Никита. – На самом деле извини.
– Ничего, – буркнул Малышев, пытаясь прикурить новую папиросу. – Это у всех – нервы. После могилы…
Зажигалка стреляла искрами, но огонек не загорался. Малышев чертыхнулся и снова крутанул колесико.
– А что – могила?
– Да ничего… – огонек вспыхнул, Малышев прикурил и с наслаждением затянулся. – Не знаю как остальным, а я подумал…
– Что это в связи с нами покойнички?
– Ну…
– Что это Орлов их порешил?
– Да не знаю я…
– И что-то это меняет, если Орлов? – не унимался Никита. – Он от этого станет хуже? Мы же с тобой только что выяснили, что вождю виднее. И нужно либо верить, либо… ну, не знаю… бежать, уходить, стреляться, пока не поздно… Или ты полагаешь, что товарищ Сталин не знал, сколько народу перед войной…
– Заткнулся бы ты, Никита, – прозвучало из темноты. – Спать не даете, честное слово…
Леонид Ставров отобрал у Малышева папиросу, затянулся, закашлялся и сунул папиросу старшему сержанту обратно.
– Как вы этот только курите… – Ставров сплюнул. – Как наждаком продирает. Ничего, Чалый обещал сигарет подбросить нормальных. С табаком, а не хлоркой…
– Табак как табак, – обиделся за родной «Беломор» Малышев. – Не нравится – не кури.
– Да ладно… Угости папироской, служивый…
Малышев протянул пачку, Ставров на ощупь ее нашел, достал папиросу, снова отобрал окурок у старшего сержанта и от него прикурил. Затянулся осторожно.
– Слышь, Ваня, – сказал Ставров. – Там на пляже вроде что-то шумнуло… Может, волна, а может, и что другое… У тебя автомат – сходил бы, глянул, что ли…
Малышев посмотрел в сторону пляжа. Прислушался. Нет там ничего. Волны шумят – да, а так…
– Сходи-сходи, – Ставров хлопнул старшего сержанта по плечу. – Все равно тебе через несколько минут на пост заступать… Твоя очередь.
Малышев вздохнул и пошел.
– Слышь, Никита, – подождав, пока старший сержант отойдет подальше, сказал Ставров. – Ты бы прекратил это…
– Что?
– Отцепись от парня, вот что…
– Мы просто разговаривали, обменивались мнениями…
– А мне показалось, что ты его готовил к вербовке, товарищ лейтенант, – холодно отчеканил Ставров. – Я не люблю вашего брата… Еще с армии не люблю.
– Это какого такого нашего брата? – шепотом спросил Никита. – Это ты на что намекаешь?