1942: Реквием по заградотряду
Шрифт:
– А я не намекаю, товарищ лейтенант. Я тебе прямо говорю – не лезь человеку в душу. Думаешь, самый умный? Думаешь, можно вот так парня взять и просто с дерьмом смешать? Вожди тебе, значит, не нравятся?
– А тебе, значит, нравятся?
Ставров взял лейтенанта за ремень, развернул к себе. Никита не сопротивлялся. Прошептал совсем тихо: «Лучше убери руку», и все.
Ставров руку убрал.
– Мне не нравится, когда человеку, который тебе ничего плохого не сделал, вот так масло кипящее в душу льют. Ты хочешь союзника себе завербовать? Думаешь, раз вы с ним из одного времени,
– Красиво говоришь… И про масло кипящее – очень доходчиво. А про особую группу ГРУ поговорить не хочешь? Ты-то с каких в ней оказался, Ставров? Это наш простой товарищ старший сержант этих странных вопросов себе не задает, а я задал. Немец с американцем и узбек – это не интернационал. Это – с бора по сосенке. Это – Орлов набрал тех, до кого дотянулся. Какого лешего Рахимов, воевавший против красных в отряде басмачей, стал вдруг бойцом спецгруппы ГРУ? А ты, красавец из далекого будущего, как в наше Главное разведывательное управление затесался? – Никита повысил голос, спохватился и снова перешел на шепот. – А если вспомнить, что сам господин Орлов с советской властью был сильно не в ладах, то и совсем уж странно получается. Ты об этом с Малышевым поговорить не желаешь? Я не знаю, чего там Орлов наплел тебе, Чалому и иностранцам, а Малышеву он просто врет. На что рассчитывает? Не на то ли, что жить старшему сержанту недолго? Операция – важная, ответственная… Иначе – все, пропало человечество… Ты-то в это почему веришь? Тебя на чем зацепил Орлов? Скажи, Леня! Не молчи!
Ставров не ответил.
– Ну хоть намекни мне – тебе он какие-то доказательства представил? Как-то убедил, что не власти жаждет, не мести проклятым большевикам? Или богатство пытается добыть, путешествуя во времени? Ты сколько раз ходил в прошлое?
– Не считал.
– Только при мне – раз десять. Так?
– Ну, так…
– И до моего появления – не меньше, если не больше. Так?
– Так.
– И чем ты там, в командировках, занимался? Не скажешь? Секрет? Так я тебе скажу. Ты или убивал кого-то, или добывал деньги и ценности. Не так? Ценности и деньги. Ну, и, может, участвовал в вербовке. В судьбе Севки Залесского ты точно участие принял. Но в основном – убивал и добывал. Скажи, что я не прав.
Ставров молчал.
– Вот так вот, Леня… – засмеялся лейтенант. – Как думаешь, Малышев придет в восторг оттого, что ему врали так долго?
– Так это ты из лучших побуждений сержанту глаза открываешь?
– Я его вербую, тут ты не ошибся. Нам, простым парням из сорок первого года, лучше держаться вместе…
Никита повернулся к приближающемуся Малышеву:
– Ну что?
– Нет там ни хрена, – ответил Малышев. – Пляж и пляж. Вода светится – это нормально?
– Нормально, не бери в голову.
– И ладно… А вы бы спать шли, что ли…
– Ага. Уже идем, – сказал Ставров.
И Малышев остался один.
Он прошелся не торопясь вокруг лагеря, выстукивая ладонями марш на прикладе автомата. Повернулся и пошел в противоположном направлении.
О чем-то Ставров с лейтенантом спорили, не зря Ленька отправил Малышева прогуляться. И в разговор Ставров влез в самый напряженный момент.
Малышев,
Вот закончится война, подумал Малышев, все брошу и уеду на теплое море. В Крым или на Кавказ. Там, говорят, хорошо. Малышев раньше не верил, а вот теперь… Закончится война…
Стоп, приказал себе Малышев. Так война уже закончилась.
Ставров родился через пятнадцать лет после войны. Дуглас – через тридцать семь. Для них война – уже прошлое. Как для Малышева – Гражданская. Он ее и не помнил. Какие-то смутные воспоминания о стрельбе за селом, о военных, строем идущих по улице…
Эсэсовец Таубе – и тот уже войну закончил. Даже в лагере для военнопленных отсидеть успел пять лет, да четыре года прожил в Германии после этого. Для него война закончена, понятное дело. Тогда за каким рожном он снова на нее вернулся?
Чертов Никита, ругнулся Малышев. Вот, казалось, ни о чем толком не поговорили, а настроение испортил. И мысли разные в голову полезли. Ничего, сказал Малышев. Нужно будет у товарища старшего лейтенанта спросить. Он ведь скажет.
Скажет ведь?
Завтра-послезавтра появится; перед операцией, может, поговорить не удастся, а вот после… Тогда и поговорим.
Подойду к Даниле Ефимовичу, спрошу, решил Малышев. А почему, спрошу, так все странно происходит? Отчего мы все еще воюем, если в принципе все уже? Если все уже произошло – чего мы по воронкам туда-сюда ходим?
Малышев замер, словно ударившись о стену.
И почему, товарищ старший лейтенант, мы просто эту войну не отменили? Гитлера проклятого не прибили еще в детстве? Или, скажем, когда он на фронте в империалистическую воевал? Снайпера туда отправить. Или не морочиться совсем, а дать Малышеву простой нож и вывести к Адольфу, когда тот на митинги в двадцатых ходил.
Малышев читал книгу о Гитлере. На Базе – много книг, а Орлов требует, чтобы историю читали и запоминали. До остальных книг Малышев пока не добрался, а вот о войне, о Великой Отечественной, почитал. О Гитлере – в первую очередь.
Так почему его не убили просто?
Или вот Ленина не спасли?
Там всех делов было – Каплан остановить. Отобрать «браунинг» и в рожу насовать… Товарища Кирова еще можно было защитить.
Или, если убивать Гитлера нельзя, так просто предупредить товарища Сталина. Принести ему карты из немецкого штаба.
Войти туда через воронку, перестрелять тех, кто окажется рядом, забрать бумаги… Или даже «языка» взять, помясистее. Генерала. Или даже маршала…
Товарищ Сталин все это посмотрел бы, собрал своих маршалов, они бы отдали приказ войскам и…
И все те танки, пушки и грузовики, что в сорок первом году стояли брошенные или разбитые вдоль дорог, двинулись бы на немцев, наваляли бы им еще на границе. Или еще лучше – врезали бы заранее.
И не было бы столько погибших. Таубе так и остался бы рядовым танкистом. А Малышев не узнал бы, как оно – жрать гнилую конину. Хуже было бы? Лучше. Намного лучше.
Тогда почему Орлов не поступит так? Что ему мешает?
Про это тоже спросить нужно будет. Обязательно нужно. Вот как только…