1968. Год, который встряхнул мир
Шрифт:
В октябре 1960 года Куба национализировала все крупные компании, а на следующей неделе в ответ на обвинения со стороны Кеннеди в адрес администрации Никсона и Эйзенхауэра в том, что она «потеряла» Кубу, последний ввел торговое эмбарго. Кастро отреагировал на это национализацией последних 166 предприятий на острове, принадлежавших американцам. В январе 1961 года, когда Кеннеди вступил в должность президента, американо-кубинские отношения уже достигли той точки, откуда уже не было возврата. Кеннеди разорвал дипломатические отношения с Кубой, запретил вести с ней торговлю и потребовал, чтобы «Комитет «Честная игра» в защиту Кубы» зарегистрировался в качестве организации — иностранного агента, но она отказалась сделать это. Но Кеннеди высокомерно отвечал: «Мы можем гордиться тем, что не применяем силу против столь маленькой страны». Кеннеди бывал разным, этот либерал с его «новыми рубежами»17.
Затем он сделал как раз то, чем гордиться не следовало, — санкционировал
Плая Хирон стала исключительно важным событием в послевоенной истории. Это было первое поражение Америки в «третьем мире». Но это также свидетельствовало о сдвиге, который произошел после окончания Второй мировой войны. Идея антиколониализма играла ведущую роль при создании Соединенных Штатов; они читали нотации Европе за ее колониалистскую политику, как это еще недавно делал Франклин Рузвельт. Все это время набирал силу их собственный империализм — безжалостные манипуляции в странах Карибского бассейна, Латинской Америки, а отчасти и в Азии для собственной выгоды при равнодушии к положению местного населения. Европейцы же той порой вопреки своей воле теряли колонии. Америка стала ведущим империалистом.
В то время, когда происходило вторжение на Плая Хирон, Франция потерпела поражение в колониальной войне во Вьетнаме и увязла в войне с Алжиром. За год до этого англичане прекратили борьбу с мау-мау и теперь предполагали дать независимость Кении. Бельгийское Конго было охвачено кровавой гражданской войной после обретения независимости. Голландия боролась против движения за независимость в Индонезии и Новой Гвинее. Это были европейские проблемы, и «новые левые» Европы сплачивались, обсуждая вопросы антиколониализма и борьбу заявивших о себе ныне народов. Вторжение на Плая Хирон вызвало в США немало острых дебатов, породив интерес у американцев к таким писателям, как Франц Фэнон, не говоря уже о Хо Ши Мине, и повлияло на формирование последующего восприятия Вьетнама молодежью из числа левых в Америке и в других странах. Для нее Куба стала символом антиколониализма. Дело было не в характере кубинской революции, а в самом факте и в том, что она выступила против огромного империалистического государства и выжила.
Вторжение на Плая Хирон вбило клин между либералами и левыми, которые ненадолго сплотились, увлеченные перспективами президентства Кеннеди. Видный сторонник Кеннеди, журналист Норман Мейлер писал в открытом послании: «Был ли рядом с Вами кто-нибудь, кто рассказал бы Вам о Кубе? Осознаете ли Вы, сколь велика Ваша ошибка? Вы вторглись в страну, не зная ее по-настоящему». Однако примечательно, что среди многочисленных протестов против вторжения, раздававшихся по всей Америке, было немало от студентов колледжей, прежде не увлекавшихся политикой. На четвертом месяце пребывания у власти администрации Кеннеди стало ясно, что ее интересуют не только «новые рубежи», «Корпус мира» и путешествие на Луну. Совсем как и его предшественник, новый президент хотел использовать военную силу, чтобы поддерживать навязчивые идеи «холодной войны» и не позволять маленьким бедным странам проявлять строптивость. Молодые сторонники Кеннеди, такие как Том Хейден, вскоре начали пересматривать свое отношение к нему. Даже «Корпус мира» изменил позицию. Был ли он в действительности организацией, благодаря которой люди с другими взглядами могли помочь растущим нациям? Или он служил проводником колониалистской политики американского правительства и не носил антиколониального характера, как об этом повсюду заявляли?
Плая Хирон стала событием, определившим презрительное отношение к либералам. В 1968 году слово «либерал» стало почти синонимом слова «sellout»18, и певец Фил Оке развлекал молодежь во время демонстраций песней «Люби меня, я либерал». Смысл ее был в том, что либералы говорят правильные вещи, но нет уверенности, что они сделают их.
Фидель Кастро был обольстителен. Он обладал невероятной способностью очаровать, убедить, привлечь на свою сторону. Он был настолько уверен в себе, что мог войти в помещение, и все присутствующие, даже против собственной воли, ощущали волнение — чувство, что должно произойти что-то интересное. Он прекрасно знал, как использовать этот талант, который обрел еще большее значение, поскольку Кастро и все остальные стали рассматривать революцию как продолжение самих себя. Фидель, которого приветствовали в американских колледжах, знал, что у Кубы много сторонников среди молодежи США.
В силу всех этих причин политики Кубы стали привлекать на остров как можно больше сочувствующих американцев, чтобы они воочию увидели революцию. Дорожные трудности и сложности, связанные с экономическим эмбарго,
Большинство наблюдало и неприятные вещи — слишком много полицейских, слишком много арестов, нет свободной прессы. Но свидетели революции также видели немало смелого, экспериментального, воодушевляющего. Они прекрасно знали: недруги Кубы, особенно правительство США и кубинские эмигранты, относятся к революции враждебно не из-за ее недостатков, а из-за ее достоинств — и сосредоточивали свое внимание на этих важных изменениях.
Сьюзан Зонтаг три месяца провела на Кубе и нашла, что в стране «удивительно мало репрессий». Несмотря на очевидную несвободу прессы, она похвалила революцию за то, что та не обернулась против себя самой, как это случается со многими революциями. Это могло бы быть ободряющей новостью для Убера Матоса, отбывавшего свой двадцатипятилетний срок, и других пятнадцати тысяч «контрреволюционеров», находившихся в кубинских тюрьмах в середине шестидесятых годов, — многие из них сами были в свое время революционерами. Но поскольку левые считали, что с Кубой несправедливо обращается правительство США, то самое, которое творит страшные жестокости во Вьетнаме, и находились под впечатлением реальных достижений Кастро, они были склонны оценивать ситуацию в пользу Кубы. Некоторые полагали, что это лишь реакция на очевидную ложь и необоснованные утверждения врагов Кубы. Куба изменила Лepya Джонса. Он родился в 1934 году и в пятидесятые годы занимался поэзией, не обращая внимания ни на гонки, ни на революции. По сути, он был политиком еще меньше, чем его коллега Аллен Гинзберг, с которым он основал в 1958 году поэтический журнал. В 1960 году он побывал в спонсируемой кубинским правительством поездке, устроенной для чернокожих писателей. Как и многие другие литераторы на подобных организованных Фиделем встречах, он беспокоился о том, «не возьмут ли его в оборот», как это произошло, судя по разговорам, с Гербертом Мэтьюзом. «Я сразу почувствовал, что так оно и случилось», — писал он. И трудно было не почувствовать этого, когда его возили с одного мероприятия на другое сотрудники правительственной организации «Каса де лас Аме-рикас», молодые, серьезные, хорошо образованные люди, которые могли поговорить о латиноамериканском искусстве и литературе. Возглавляла «Каса» Хайде Сантамария, которая с самого начала входила в ближайшее окружение Кастро. Сантамария, позднее приобретшая недобрую славу из-за преследований недовольных революционных кубинских писателей, считала, что невозможно быть аполитичным сочинителем, поскольку аполитичность и сама по себе уже политическая позиция. Джонс поначалу был разочарован тем, что в группу, с которой приехал, входили далеко не самые крупные из негритянских писателей. Он был среди них наиболее выдающимся литератором. Но на него произвели большое впечатление беседы с латиноамериканскими литераторами — некоторые из них критиковали его за недостаточно определенную политическую позицию. Решающий шаг, как представляется, был сделан 26 июля, в годовщину неудачной, донкихотской атаки Кастро в 1953 году на армейскую крепость19, что стало началом революции. По возвращении из поездки в горы Сьерра- Маэстра с группой кубинцев, праздновавших годовщину, он описал соответствующую сцену в эссе «Свободная Куба» («Cuba Libre»):
«Во время речи [Кастро] толпа в какой-то момент прерывает ее примерно на двадцать минут криками: «Венсеремос, вен-серемос, венсеремос, венсеремос, венсеремос, венсеремос, венсеремос, венсеремос!» Вся толпа, шестьдесят или семьдесят тысяч человек, скандирует в унисон. Фидель отошел от ораторского места, заулыбался и заговорил со своими помощниками. Он призвал толпу к тишине движениями рук и заговорил вновь. Поначалу Фидель был спокоен, плавно и четко выговаривал слова, а затем его голос зазвенел, и речь звучала уже почти как музыкальное произведение. Он обвинял Эйзенхауэра, Никсона, Юг и Фульхенсио Батисту в невероятно длинной фразе. Крики вновь прервали его: «Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель!» Он наклонился с ораторского места и улыбнулся командующему армией. Речь продолжалась почти два с половиной часа, прерываемая время от времени ликующими криками и один раз — пятиминутным дождем. Когда пошел дождь, Алмейда накинул дождевик на плечи Фиделя, и он вновь зажег свою сигару. Когда выступление закончилось, толпа, не помня себя, ревела почти двадцать минут».