1974: Сезон в аду

Пис Дэвид

— Заткни …бало, — заржал он, хватая меня за волосы и толкая мою голову вниз, между коленей.

— Если бы он был пидором, то заставил бы тебя отсосать, — крикнул бордовый.

— Вруби-ка музыку, мать ее, — сказал красный, все еще держа мою голову внизу.

Машина наполнилась звуками «Бунтаря».

— Сделай погромче, — крикнул красный, поднимая меня за волосы, шепча: — Ах ты, пидор гнойный.

— Кровь есть? — спросил бордовый, пытаясь перекричать музыку.

— Маловато.

Он

снова толкнул меня к окну, вцепился левой рукой в горло, отсел чуть-чуть подальше и коротко, но сильно ударил в переносицу, разбрызгивая горячую кровь по салону.

— Вот так-то лучше, — сказал он и аккуратно прислонил мою голову к треснувшему окну.

Я смотрел на центр Уэйкфилда субботним предрождественским вечером 1974 года, теплая кровь струилась из моего носа на губы и вниз на подбородок. Я думал: как тихо для субботнего вечера.

— Отключился? — спросил бордовый.

— Ага, — ответил красный.

Боуи уступил очередь Лулу, или Петуле, или Сэнди, или Силле. «Маленький барабанщик» нахлынул на меня, когда рождественские огни сменились тюремными прожекторами, а машина застряслась по стройплощадке «Фостерс Констракшн».

— Здесь?

— А почему нет.

Машина остановилась, «Маленький барабанщик» заглох.

Бордовый вышел и откинул сиденье, красный выгрузил меня на землю.

— Он, бля, совсем вырубился, Мик.

— Ага. Извини типа.

Я лежал между ними, лицом вниз, прикидываясь трупом.

— И что нам делать? Оставить его тут?

— Да ни хера.

— А что?

— Поразвлечься маленько.

— Только не сегодня, Мик. Мне реально в лом.

— Ну совсем чуток, а?

Они взяли меня за руки и поволокли через площадку, мои брюки сползли до колен.

— Тут?

— Ага.

Они протащили меня через брезент и дальше, по деревянному полу недостроенного дома, занозы и гвозди раздирали мне колени.

Они посадили меня на стул, связали за спиной руки и спустили штаны до щиколоток.

— Пойди, сходи за машиной, посвети фарами.

— Нас же увидят.

— Типа кто?

Я слышал, как один из них вышел на улицу, а другой подошел ко мне поближе.

Он сунул руку мне в трусы.

— Говорят, ты любитель клубнички, — сказал красный, сжимая мои яйца.

Я услышал звук работающего двигателя, и комнату внезапно залил белый свет.

— Долго мудохаться не будем, — сказал бордовый.

— Джо Багнер! — сказал, удар в живот.

— Кун Контэ! — сказал другой.

— Джордж, бля, Форман, — сказал третий, по челюсти.

— Перетасовка Али. — Пауза, я ждал… Удар

справа, другой слева.

— Брюс, мать его, Ли!

Я отлетел назад вместе со стулом и рухнул на пол, грудь была отбита на хер.

— Пидор гнойный, — сказал бордовый, наклонившись и плюнув мне в лицо.

— Похоронить бы эту мандавошку.

Бордовый заржал:

— Под фундаменты Джорджа лучше не копать.

— Ненавижу таких вот мозговитых ублюдков.

— Оставь его. Пошли.

— Все, что ли?

— Да хрен с ним, пора возвращаться.

— Возьмем его машину?

— Поймаем тачку на Уэстгейте.

— Твою мать.

Пинок в затылок.

Ступня на правой кисти.

Темнота.

Я проснулся от холода.

Все было черным как смоль, с фиолетовой каемочкой.

Я отшвырнул стул и вытащил руки из веревки.

Я сел на деревянный пол, голова качалась, тело ныло.

Я дотянулся до брюк. Они были мокрые и воняли чужой мочой.

Я надел их, не снимая ботинок.

Я медленно встал.

Один раз я упал, потом вышел из недостроенного дома на улицу.

Машина стояла в темноте, двери были закрыты.

Я подергал обе ручки.

Заперто.

Я поднял с земли расколотый кирпич, обошел машину и разбил окно с пассажирской стороны.

Просунул руку и поднял кнопку.

Я открыл дверь, снова взял кирпич и сломал замок бардачка.

Я вытащил атласы, ветошь и запасной ключ.

Я обошел машину, открыл водительскую дверь и сел.

Я сидел в машине, глядя на темные пустые дома, вспоминая самую лучшую игру, на которую мы ходили с отцом.

«Хаддерсфилд» против «Эвертона». Таун должен был бить пенальти с края территории «Эвертона». Вик Меткаф выходит, обыгрывает стенку, Джимми Глаззард головой забивает мяч в ворота. Гол. Рефери не засчитывает его, почему — не помню, говорит: давайте еще раз. Меткаф снова выходит, обыгрывает стенку, Глаззард головой забивает мяч в ворота. Гол — и вся толпа в полном экстазе.

8:2, мать их ети.

— Вот пресса повеселится. Похоронят их на фиг, — смеялся отец.

Я завел двигатель и поехал в Оссетт.

Подъехав к дому на Уэсли-стрит, я посмотрел на отцовские часы.

Их не было.

Наверное, где-то около трех.

Черт, подумал я, открывая дверь со двора. В дальней комнате горел свет.

Черт, надо хотя бы поздороваться. Раз, и дело с концом.

Она сидела в одежде в своем кресле-качалке и спала.

Я закрыл дверь и пошел наверх, ступенька за ступенькой.