1985
Шрифт:
– Вы безумны, Петтигрю, – сказал Бев. – Вы предвещаете мой конец, так позвольте мне предсказать конец ваш и конец, который вы и иже с вами породили…
– Убирайтесь! Сейчас же! Немедленно! Не то я прикажу вас вышвырнуть…
– Однажды у вас на пути станет реальность, Петтигрю. Реальность того, что нет больше товаров, чтобы их потреблять, горючего, чтобы его сжигать, денег для инфляции. Реальность того, что способность мыслить здраво вернулась к самим рабочим, которые в глубине души знают, что вечно так продолжаться не может. Или это будет реальность захватчика, чье безумие окажется посильней
– Чарли! – громко позвал Петтигрю. – Фил, Арнольд!
Его крик был излишним, поскольку палец уже нажимал кнопку на пустом письменном столе.
– Ага, – улыбнулся Бев, – громилы идут. Я закончил, Петтигрю. Я ухожу.
– Да, закончили. Да, да, с вами покончено, покончено! Вот какой вы, с вами покончено раз и навсегда!
На пороге Бев столкнулся с громилами. Чарли кивнул ему без злобы.
– Все еще не подписали? – спросил он.
– Пока нет, – отозвался Бев. – Но вы как будто нужны мистеру Петтигрю. Небольшой приступ истерии. – И он убежал за своим путевым листом.
Покинув территорию Кроуфорд-Мэнор, он глубоко вдохнул свободный январский воздух. Шагал он бодро и скоро вышел к «Бейтменсу», старому дому Киплинга, ныне компьютерному. Кто-то тут помнил поэта, поскольку у калитки красовался щитовой плакат, надпись на нем гласила:
«Ах! Томми такой, да Томми сякой, да убирайся вон!»
Но сразу: «Здрасти, мистер Аткинс, когда слыхать литавров звон» [28] .
Бев пошел дальше, в деревню Беруош, поскольку ему нужен был автобус, чтобы попасть на станцию в Этчингеме. Ждать ближайшего автобуса оставалось еще три часа. Он голосовал проходящим машинам, которых, учитывая цену на бензин, было немного. Наконец, остановился зеленый «Спивэк». Из окошка высунулся исхудалый мужчина:
28
Р. Киплинг. Томми Аткинс. Пер. В. Бетаки.
– Куда?
– Ну, в Лондон.
– Куда в Лондоне?
– Куда угодно.
Бев сообразил, что, честно говоря, не знает куда. В Ислингтон рано или поздно, но не сейчас.
– Запрыгивай.
– Спасибо.
Исхудалый вел умело, а вот его этническую принадлежность определить было непросто. Армянин? Грек? Какой-то неведомый народ с севера Индии? Но вопросы как раз задавал он:
– Из тех диссидентов, кого лечат в Мэнор?
– Верно. Все еще диссидент.
– Ремесло? Профессия?
– Оператор кондитерского конвейера. А до того школьный учитель.
Какое-то время исхудалый это переваривал.
– Вам не нравится, как обстоят дела, – сказал он наконец. – Ну, так вы не единственный. Все должно измениться и изменится. – И акцент его определить было трудно. Слова он выговаривал по-патрициански четко, но округлые иностранные «о» могли быть откуда угодно. – Я так думаю. Скоро увидите. Ужасные перемены, страшные.
– А у вас какое ремесло? – спросил Бев. – Или, разумеется,
– Я в «Стой-Строителях», – ответил тот. – Мы специализируемся на мечетях. Я строил мечети по всему миру. Я строил ту, что на виа делла Консилацьоне в Риме. Бывали в Риме?
– К несчастью, я никогда не мог себе позволить путешествовать.
– В Рим ехать не стоит. Не сейчас. Там ясно видно, что такое настоящее банкротство. А сейчас у меня контракт на Грейт-Смит-стрит.
– А, Масджид-уль-Харам.
– Вы говорите по-арабски?
– Ла. Ма Хийа джинсияатук?
Исхудалый хмыкнул:
– Сначала вы сказали «нет», потом спросили, откуда я. Называйте меня исламистом, не более того. Ислам – это страна, в той же мере, что и ваша ОКния. Идеи и верования – вот на чем строятся страны. Великая разница между исламом и материалистическими синдикалистскими государствами – это разница между Богом и бутылкой пива. Вас это шокирует?
– Нисколько. – Сон Бева возвращался к нему кусками, отрыжкой.
– Вы ежитесь. Вам холодно? Включить обогреватель?
– Нет-нет, спасибо. Вы говорили про ужасные перемены. Я запоздало среагировал.
– Меня тоже дрожь пробирает, когда я о них думаю, – отозвался исхудалый. – Но я дрожу не за себя. Нет, нет, нет, не за себя.
Пошел слабый снег.
14. Превыше всех благ земных [29]
Адрес гласил: дом 44 по Глиб-стрит, то есть в родном – некогда – для Бева Чизвике. Перед тем как позвонить в дверь, Бев еще раз сверился с адресом на последней странице «Свободных британцев». Это был очень ветхий дом в череде стоящих встык таких же, с захиревшим палисадником и переполненным мусорным баком. Открыла ему что-то жующая девушка с кудряшками штопором, в зеленом костюме и с желтой эмалевой эмблемой на лацкане.
29
Из патриотической песни «Клянусь тебе, моя страна…» (1921) сэра Сесила Райса на музыку Густава Хойста.
– Вам придется подождать там, – сказала она, кивком указывая на комнату справа.
Но по лестнице без ковровой дорожки уже скатился усатый мужчина с какими-то документами в руках: опять же зеленые форменные штаны, белая рубашка. Хитровато глянув на Бева, он отдал девушке бумаги:
– По пять экземпляров каждого, Берил. Боже ты мой, мы знакомы?
Это уже было Беву.
– Подождите-ка! – удивился Бев. – Вы у нас последнюю инспекцию проводили. Из ГИБПа. Ваша фамилия Форстер.
– Фолкнер. И действительно, я служил в Главной инспекции боевой подготовки Его величества. Вы ведь валлиец, да? С каким-то валлийским именем? Пришли устраиваться на работу?
– Я пришел узнать, нельзя ли получить какой-нибудь офицерский чин. Моя фамилия Джонс. Магистр гуманитарных наук, университет…
– Подождите, схожу за пиджаком, очень уж тут душно. У меня как раз сейчас перерыв. И так в горле пересохло… Берил, скажи демократ-майору, пусть сам тут пока справляется, ладно? Мы с этим джентльменом будем в «Перьях».