1993
Шрифт:
Таня почувствовала: отец устроил ей разнос, пожалуй, чтобы впечатлить мать, он говорил так гневно, потому что, глядя на Таню, вспомнил что-то неприятное и досадное о маме…
С самого Таниного детства родители праздновали ее день рождения. Пятнадцатого июня они преображались: веселели, были ласковы, всё прощали, как будто их подменяли. Тане почему-то было немного обидно в каждый день рождения.
Тем летом накануне Лена перечисляла предстоящие покупки:
– Торт в Пушкино возьму, курицу пожарю, свечек куплю для торта…
– Сколько
– Вроде, – отозвалась мать тоже насмешливо.
– Четырнадцать? – переспросил отец у Тани, и она, подражая матери, ответила, подернув плечами:
– Вроде.
– Вино пить еще рано, – сказала мама с сомнением.
– Какое вино? – возмутился папа. – Так, шампанского бокальчик.
Янсы отсутствовали, они отдыхали за границей. Пришла Рита, хорошенькие одноклассницы Зоя и Света, застенчивый румяный отличник Шмаков и огнеглазая соседка цыганка Аза со скобой на зубах. Ребята сели с Таней в гостиной. Звонила баба Валя, долго поздравляла, перешла на стихи, а Таня в это время гримасами смешила гостей.
Заглянув в гостиную, мама приникла к Тане и оглушительно зашептала: “Отец петь хочет. Не обижай его!” Таня пожала плечами.
Вошел Виктор с гитарой, сел на диван и, смазав рукой по всем струнам, выдул губами:
– Тым…
Аза хихикнула.
Ты мне в сердце вошла, словно счастья вестница,Я с тобой новый мир для себя открыл…Он смотрел на маму – в упор, живым блестящим взглядом опасного, но игривого пса.
Но любовь, но любовь – золотая лестница…Таня взглянула на маму. Мама шевелила губами, подпевая, но безмолвно, чтобы не помешать. Потом на цыпочках вышла. Вернулась с круглым кремовым тортом, над которым колыхались огоньки беленьких свечек.
Отец допел и вытер губы кулаком.
Таня втянула воздух, задержала дыхание, на миг ощутила себя утопленницей, выдохнула изо всех сил. Огоньки дернулись и пропали, но через мгновение оказалось, что парочка огоньков лишь зажмурилась, лукаво наклонив головки набок, и вот уже они распрямились, воинственно потрескивая и подмигивая ярче прежнего. Таня дунула опять. Огоньки исчезли.
– Четырнадцать, – сказал отличник Шмаков. – Ты же говорила, что тебе пятнадцать!
Для верности он громко пересчитал свечки.
– А ей и есть четырнадцать, – нервно засмеялась Лена.
– Пятнадцать ей, – буркнула Рита.
Таня молчала.
– Недоразумение… Запутались… – сказал Виктор утихомиривающим тоном. – Ничего, ничего… Для дамы чем моложе, тем лучше.
Он снова перебрал струны, очевидно, ему не терпелось снова петь.
Родительский дом – начало начал,Ты в жизни моей надежный причал…– выводил он через минуту с бархатистой хрипотцой.
Лена отлучилась, вбежала обратно, воткнула в торт свечку:
– Задуй, дочка!
Таня погасила
“Они даже забыли, сколько мне лет!”
Глаза ее оставались пусты и сухи, но внутри словно окатил ледяной душ.
Глава 9
Просторным солнечным августовским утром они собрались в лес.
– Тань, пойдешь с нами? – спросила Лена.
– Дома посижу.
– Грибов, говорят, тьма-тьмущая.
– Я лучше возле дома с козой погуляю.
– Грибы собирать не хочешь, лентяйка, – сообразила Лена. – Что найдем – сами съедим.
– А я с ней своими грибочками обязательно поделюсь, – пообещал Виктор.
Собирались долго. Виктор полез на чердак за корзиной побольше. Все ему казались маленькими, и он сокрушался, куда же подевалась самая большая. “Это она и есть!” – уверяла Лена, показывая на ту, что он прижимал к груди, темно-коричневую, грубого плетения. Свою светлую корзинку она долго мыла от козьей шерсти, налипшей на дне к чему-то вроде черного пластилина (остатки сгнившего гриба?). “Куда такую малютку?” – спросил Виктор. Потом выбирали, во что одеться, со второго этажа на первый перекрикиваясь и аукаясь, как будто уже в лесу. В итоге нашли старые рубахи и тренировочные штаны: главное, чтобы тело было закрыто.
– Одиннадцатый час, а она копается.
– Это я-то копаюсь? На себя посмотри, беспомощный.
Наконец они покинули дом и, сопровождаемые надрывными криками козы из сарайчика, вышли за калитку.
Таня смотрела на родителей в открытое окно и чуть покачивалась в такт телевизору: включила музыкальный канал.
– Всё хорошо будет, – сказал Виктор убежденно.
– Чего хорошего? – спросила Лена.
– Хороший будет день.
– Почем ты знаешь?
Он таинственно сощурился:
– Так птички напели…
– Какие птички?
– Воробушки.
– Какие еще воробушки?
– Я тебе никогда не говорил? Примета есть. Мне в детстве бабушка рассказала, всегда сбывается. Вышел из дома, и воробушки поют. Если слева поют и сердито, значит, ничего хорошего не жди, день будет тяжелый. Но если справа и радостно, всё будет хорошо…
– А разве они поют сейчас? Где ты видишь здесь воробушков? – Лена закрутила головой.
– Глухая, уши разуй, – Виктор схватил ее за руку; остановились, и действительно, это было странно, Лена даже поморщилась: справа с чужих огородов, из-за заборов, из гущи зарослей слышалось бодрое чириканье.
Ближе к лесу сбавили шаг. Лена подняла из травы обломок ветки и теперь то и дело перешагивала канавы, выискивая грибы. Она села на корточки и срезала две сыроежки – красноватую и мглисто-серую.
– В лесу искать надо… Это всё баловство… Теряем время… – бубнил Виктор.
Он наткнулся на огромный мухомор, в котором внезапно уловил издевку над своей внешностью – на корабле первый год дразнили “мухомором” – замахнулся ногой, но бить передумал.
Опушка встретила их обильной и раскидистой свалкой с ржавым остовом инвалидной машины, торчавшим с незапамятных времен. За свалкой открывалась широкая лесная дорога в тяжелых комьях земли и следах от трактора.