1993
Шрифт:
– Правда? – спросила Таня серьезно.
А?
– Ты сейчас правду говоришь? Я тебе нравлюсь?
– Ну.
– А как же Рита?
– Кто это? – прищурился.
– Соседка твоя.
– А чо она? Не… Мы с ней никогда… Вот те крест… – он неловко пятерней осенил лицо, как бы отгоняя или ловя слепня. Выдержал паузу, переваривая что-то, и подался вперед. – Слышь, вербочка, тебе лет скоко?
– Шестнадцать, – соврала Таня.
– А говорила: семнадцать. Уже забыла? Ты ваще помнишь чего-нибудь?
Она протянула руку и, робея, словно бы он дикий зверь, погладила его по колючкам, против шерстки.
Егор
– Ты бы закусил, да? Закусил бы… – зачем-то просительно повторяла Таня.
– Ща! – он услышал ее, взвился и, ушибаясь о стены, проплыл к окну, под которым валялись грязные луковицы, схватил одну, мигом очистил от землистой шелухи, упал за стол и с хрустом вонзился зубами в самую середину. Погрыз, отбросил и забормотал с полузакрытыми глазами:
– Море любишь? Это тебе не Тишково! У нас лужа! А на море ты была? Я капусты срублю одним махом! Я с братвой контачу. Всё на мази… Сделаю дело, и на море! Сделаю, и рванем. Хочешь, возьму, красава? Буду четким пацанчиком… Кому скажешь – убью.
– Да что я скажу?
– Ваще забудь. – Он сделал манящее движение рукой. Нитка слюны, серебристая паутинка, свисала с нижней губы и тянулась до края стола.
Таня вскочила и выбежала на улицу.
Издалека доносилось меканье козы.
Глава 11
Когда родители вернулись из леса, Таня была еще в Тишкове.
За обедом Лена включила телевизор.
– Парфенов! – выпалил Виктор, узнавая. – Вот мужик!
Да, это был Сергей Парфенов, бывший замкомандира рижского ОМОНа. Показывали “Парламентский час”. Вела совсем молодая блондинка в светло-зеленом пиджаке и такой же юбке. У нее было слегка припухлое приветливое лицо. То и дело загорались белые буквы “Нина Бердникова”. Она говорила небыстро и старательно. Ресницы хлопали над голубыми, будто стеклянными глазами. Напротив блондинки сидел плотный мужчина в защитном армейском комбинезоне, усы подковой. Он говорил нескладно, подбирая слова и смущенно пыхтя. Недавно его освободили из латвийской тюрьмы, вчера он прибыл на Рижский вокзал в Москву, где его встретили приветственным митингом.
Телеведущая раздражала Лену так сильно, что она жалела на нее бранные слова: просто вздыхала себе под нос и ела горячий суп, не поднимая взгляд от тарелки.
– Сергей, по сути вас предали? – жалобный голос.
– Да… – тяжело выдавливаются слова, пыхтение. – Сначала Горбачев. Ведь мы… пых… давали присягу Союзу, а он ушел сухим из воды… а меня и моих товарищей… пых… И чтобы меня судили, меня выдал Ельцин… Спасибо Руцкому и депутатам, защитили… Депутат Иона Ионович… пых-пых… Андронов забрал меня на границе, в Псковской области… Спасибо…
– Понимаю, трудно об этом, но сколько вы в общей сложности отсидели?
– Двадцать два месяца… Шесть недель в камере смертников, один…
– Сергей! Вы знаете, если бы не эти провода в студии, я бы подошла к вам и вас поцеловала!
– Спасибо, – круглое лицо гостя окрасилось багрянцем.
– Передачу она не перепутала? –
– Много ты понимаешь! Он же герой. Его все целовать должны. Если б я его, положим, встретил – тоже бы расцеловал. Как брата родного.
– Ну-ну, понятно, освободили, чего героя из него лепят? Герой… Прям! Вчера Сванидзе хорошо объяснил: это ваш хамский парламент, говорит, специально так делает… эти будит… низменные чувства… Был парламент хамский, стал бандитский.
Виктор смотрел на ведущую Бердникову и в который раз поражался ее сходству с Раей Алтуховой, продавщицей из их магазина, с которой он несколько раз тайно встречался. Рая старше, толще, но лет двенадцать назад наверняка была копией этой ведущей. Он всегда, когда видел эту ведущую, хотел сказать Лене: “Правда, на Райку похожа?” – но в последний момент прикусывал язык: не надо упоминать, мало ли, вдруг голос выдаст. Лена спросит: “Какую еще Райку?” – “Какую? Продавщицу нашу” – “А с чего ты ее вспомнил?” – или просто что-то почует. Странно, этого сходства Лена как будто даже не замечала.
На самом деле Виктор не считал происходившее с Раей изменой. От того, что он несколько раз вечерами заходил подвыпившим в уже закрывшийся магазин с черного хода, как сговаривались, его отношение к Лене ни в чем не переменилось. Он лишь ощущал себя всякий раз школьником-прогульщиком на карусели. Когда он видел в телевизоре эту ведущую, сразу хотелось потянуться, вспоминая карусель. Зато он мог с уверенностью сказать жене: “Я тебе никогда не изменял” – и не чувствовать, что врет.
Хлопнула калитка.
Лена подошла к окну.
– Янс, – сказала она, наблюдая, как сосед перекатывается по двору, невысокий и круглый.
Он зашел в гостиную: брыли, коричневатые мешочки под глазами, и третий мешок, солидный, – пузико. Шелковая цветная рубашка была расстегнута на четыре пуговицы, виднелись колечки седых волос. Он вытащил из кармана треников запечатанную бутылку водки с синими буквами “Абсолют”.
Виктор поджал губы и сочувственно покачал головой: мол, дорогой продукт.
Гость был соседом уже пятый год, и длинная фамилия Янсюкевич обломилась до короткого Янс. О его богатстве ходили легенды, все знали, что он ювелир. Таня сдружилась с его дочками Викой и Ксюшей. Иногда он заходил за девочками, когда они засиживались, но чаще являлась его жена Алла, высокая, спортивная, с высокой грудью и блондинисто-белесыми, стянутыми на затылок волосами. Таню к ним в дом никогда не звали. Несколько лет назад вся их семья была на ее дне рождения. Янс принес бутылку вискаря, которую осушил почти всю в одно горло. Под конец они пели с Виктором, обнявшись.
– Садитесь, садитесь! Как раз к обеду… – сказала Лена, изображая радушие.
Янс громыхнул бутылкой об стол. Плюхнулся на стул: крупные капли испарины блестели на покатом лбу.
Лена принесла рюмки.
– А чего вы смотрите? Нардепов, что ли?
– А чо, нельзя? – спросил Виктор, разливая.
– Так их же скоро выметут к чертовой матери… Надоели мудаки!
– Давно пора! – одобрила Лена.
Янс фыркнул, поднял рюмку, проглотил не чокаясь.
Виктор, подняв свою рюмку, колыхнул водку, любуясь маслянистой пленкой: – Ну, твое здоровье! – опрокинул.