2070

Вель Ольга

— А если нет? — вырвалось у меня.

— Это уже будет решаться отдельно.

Узза говорила медленно, с трудом произнося букву р. В другой ситуации это показалось бы мне милым. Невольно я подумал, что ей идёт этот акцент, и в другой ситуации я бы принял её за иностранку.

— Но тебя не тронут. Разумеется, если ты непричастен к взрыву. Но если ты, — Узза замолкла.

— Это не я, — твёрдо произнёс я. — Зачем мне это? Взрыв такой силы не сможет уничтожить вас, только разозлить. И даже если бы погибли все ваши солдаты, что дальше? Бежать нам некуда. Вся наша планета — один огромный лагерь, где мы всего лишь заклеймённый скот для

вас. И если умрёт один пастух, на его место придёт другой.

— Пастух? — Узза опять нахмурилась, и тонкая морщинка перечеркнула её лоб. — Что это значит?

— Это метафора, — осторожно произнёс я.

— Ваш язык слишком нагромождён, — с презрением отозвалась Узза. — Зачем все эти сложности? Метафора — это, — она запнулась, и через несколько секунд из устройства на её виске раздался механический женский голос, — слово или выражение, употребляемое в переносном значении, в основе которого лежит сравнение предмета или явления с каким-либо другим на основании их общего признака. — Узза поджала губы, а затем опять заговорила своим голосом. — Вы странные существа.

"А вы будто нет" — подумал я про себя, но вслух лишь произнёс:

— Без художественных средств язык звучит блекло и бедно.

Этот разговор начал казаться мне абсурдным. Уззе, похоже, тоже, потому что она встряхнула головой и сухо произнесла:

— Пожалуй, хватит этих разговоров. Отправляйся в лазарет.

Она вышла и на пороге что-то приказала солдатам. Те кивнули и жестом приказали мне следовать за ними. Пока мы шли через барак, то тут, то там раздавались насмешливые и злые комментарии. Некоторые утверждали, что я наконец провинился, и меня ведут на экзекуцию, другие отпускали сальные шутки в сторону Уззы. Иные не обращали на это внимания.

На улице было морозно и ветрено. При мысли о предстоящей работе на таком холоде я невольно поёжился. Руки почти моментально окоченели, и я натянул пониже рукава, стремясь хоть немного отогреть пальцы. Узза направилась в сторону корабля, а я в сопровождении солдат в противоположную сторону к лазарету.

Лазарет был огорожен, возле небольшой калитки стояли двое Иных. Они что-то обсуждали, и на их лицах застыли странные улыбки: кривые и уродливые, будто эти солдаты только-только узнали, что мышцы лица способны двигаться подобным образом. Сам лазарет был точной квадратной формы, в три этажа. На уровне второго и третьего по всему периметру расположились окна. Внутри я был лишь единожды, когда осенью, простояв несколько часов под проливным дождём на ветру сильно заболел. На ноги меня поставили за два дня, но и этого времени хватило, чтобы насладиться теплом и удобствами, которые Иные создали для больных. Сюда попадали только в случае тяжёлых заболеваний или травм, и почти всегда он был заполнен полностью. Врачи Иных знали своё дело, и очень скоро узники могли вернуться к своим обязанностям.

В коридоре нас встретил один из врачей. Сопровождавшие меня солдаты обратились к нему, по-видимому, сообщая о цели нашего визита. Тот кивнул и жестом поманил меня за собой. Солдаты остались ждать возле входной двери.

Вслед за врачом я поднялся на третий этаж и сразу оказался в просторном помещении, заставленном кроватями, на которых лежали или сидели узники. Вдоль рядов кроватей сновали врачи с инструментами в руках или бинтами. В дальнем углу лежали те, кто умудрился выжить при взрыве. Некоторые из них громко стонали, другие тупо смотрели перед собой, не обращая внимания на происходящее

вокруг них. Они казались неживыми, и только судорожно вздрагивающие груди от дыхание свидетельствовали, что в них ещё теплится жизнь.

Безумный старик сидел на кровати возле окна. Обхватив голову руками, он качался из стороны в сторону, тихо и монотонно напевая какую-то мелодию себе под нос. Его запястья были перевязаны бинтами, а от ножки кровати под одеяло, где находились ноги, тянулась тонкая цепочка. На мой немой вопрос врач спокойно, будто сообщал прогноз погоды на неделю, ответил:

— Сбежать пытался. И хотел браслет сорвать с руки. Совсем обезумел. Сомневаюсь, что он когда-нибудь сможет здраво мыслить. Не думаю, что тебе удастся что-то у него узнать.

— Приказ есть приказ, — пожал плечами и подошёл к койке старика.

Одна из девушек, совсем молоденькая (ей могло бы быть по нашим меркам лет четырнадцать) по приказу врача принесла мне табурет и поставила рядом с изголовьем кровати. Я сел, и врач удалился.

С минуту старик не обращал на меня внимания. Я ждал, не решаясь первым заговорить. На картонной табличке, прикреплённой над кроватью было написано его имя: Сергей Николаевич, а следом шли какие-то знаки, видимо, дублирующие знаки на его браслете. Наконец, Сергей Николаевич меня заметил. Он вздрогнул и опустил руки.

— О, ты наконец пришёл! — радостно забормотал Сергей Николаевич. — Совсем деда забыл, негодник!

— Здравствуйте, Сергей Николаевич, — осторожно произнёс я. Тот нахмурился и обиженно произнёс:

— Какой я тебе Сергей Николаевич, внучок? Ох, совсем тебя мать распустила. — Безумный покачал головой, и в его глазах появились слёзы.

— Прости, — я запнулся, — дедушка. Как ты?

— Я хорошо, внучок, — Сергей Николаевич провёл рукой по одеялу и чему-то тихо засмеялся. — Вот, мама твоя санаторий мне нашла. Хороший санаторий. Вчера даже салюты запускали.

Я вскинулся.

— Какие салюты?

— Представляешь! — восторженно произнёс Сергей Николаевич, поддавшись вперёд. — Самый настоящий! И такой громкий. Я стоял очень близко, даже оглох ненадолго.

— А ты видел, кто устроил этот фейерверк? — я подался вперёд, чувствуя, как в животе затягивается неприятный узел волнения.

— Как же не видеть, внучок, — Сергей Николаевич засмеялся. — Видел-видел! Приятель мой, Сашка, с собой привёз.

— Что за Сашка? Кто он? — безумный старик начал раздражать.

— Как же какой? — Сергей Николаевич удивлённо посмотрел на меня. — Неужто не помнишь моего старого друга? Он же каждое лето к нам в деревню приезжал, тебя, мальчишку, на рыбалку брал.

— Откуда у него фейерверки? — говорить о таких вещах было странно и некомфортно. Праздники, салюты, развлечения — всё это осталось где-то там, в другой жизни.

— Так ведь же, — Сергей Николаевич вдруг побледнел, нижняя губа у него задрожала. — Катенька моя, — пробормотал он. — Катенька говорила, не надо его запускать внутри. В лесу что угодно можно найти, а мы ж не маленькие дети, чтобы всякое в руки тащить. Но Сашка не послушал. Всегда был упрямым. Катенька, Катенька, — он затрясся, застонал, и от этого мне стало тоскливо и гадко на душе. — Катенька моя была там, рядом совсем. Всё говорила, что надо подождать. Нужен удачный момент. А потом, когда будет толпа, кинуть в неё эту мину. В бараке же невинные люди, — Сергей Николаевич заозирался, потом уставился на меня и нахмурился. — Ты не мой внук.