21 интервью
Шрифт:
Один из худших чтецов своих стихов, которых я слышал, это Бродский.
Памятник пуля не берет…
…Поскольку именно прозябание составляет основу действительности.
Минчин: Иосиф, где вы родились?
Бродский: В Ленинграде, но это скучно и неинтересно.
Минчин:
Бродский: Отец – фотограф, мать – кто-то еще; Саша, честно, я ожидал, что это будет оригинальней.
Минчин: Я прочитал ваше «Посвящается Ялте». Иосиф, это просто гениально.
Бродский: Ну не гениально, но хорошо.
Минчин: Откуда вы знаете, что это хорошо?
Бродский: Все, что я делаю, – это хорошо, иначе я не делаю.
Минчин: Вы прочитали стихи Беллы, которые я вам давал? [1] (Последняя подборка в «Новом мире», в конце 70-х.)
1
«Метель», «Ожидание елки», «Ада», «Он поправляет пистолет…», «Жила в покое окаянном…».
Бродский: Да. Не понравились совершенно.
Минчин: Почему?
Бродский: Слишком манерная Белла, да? И стихи такие.
Минчин: Жаль, мне очень понравились; думаю, это ее лучшие стихи. А Вознесенский вам нравится?
Бродский: Это вообще не поэзия, это нечто другое.
Минчин: А Евтушенко?
Бродский: Евтух? Талантливый мужик, талантливый.
Минчин: Неизвестный Рейн – он вам как? Я слышал, что он был вашим учителем?
Бродский: Ну, учителем он моим никогда не был. (У гениального Бродского не может быть учителей! – А. М.) Но мы с ним довольно близко общались, что-то могло повлиять.
Минчин: Кто же тогда вам нравится из современных поэтов в России?
Бродский: Рейн хорош, но он не опубликован там. Так что он сам по себе. Пожалуй, никто. Впрочем, вспомнил: Александр Кушнер, он живет в Ленинграде, он действительно поэт. (О вкусах не спорят: в 1987 году я слушал его по приезде в Нью-Йорк и чуть не умер с тоски. – А. М.)
Минчин: А кто-нибудь из прозаиков нравится?
Бродский: На ум сразу кто-то один не приходит.
Минчин: А Битов, «Пушкинский дом» – вы читали?
Бродский: Читал.
Минчин: И как?
Бродский: Никак.
Минчин: Карл все носится с Соколовым, считает, что «Школа для дураков» – лучшая книга, которую «Ардис» за все годы опубликовал.
Бродский:
Минчин: Так кто-нибудь нравится вам в прозе?
Бродский: С вами, прозаиками, вообще нелегко, не так просто разобраться, как с поэтами, да? И хотя я считаю прозу более «презренной» и гораздо ниже, чем поэзию… Да и вообще, разговор о поэзии и прозе давний, если вы заметили, тянется через века… Поэтому, возвращаясь к заданному вопросу: одного кого-то нет.
Минчин: Я только что прочитал «Ожог» Аксенова…
Бродский: Ну и как? (Впервые мелькнула искра интереса в бесцветных невыразительных глазах.)
Минчин: Очень сильный роман, великолепно написан.
Бродский: Да? Вы так считаете? Я с трудом продрался через 1-ю часть. Карл дал для прочтения.
Минчин: А я читал только 2-ю часть (Карл дал для корректирования), обязательно прочтите, хорошо написано.
Бродский: Не думаю, но посмотрим.
Минчин: Кто-нибудь еще, из прозаиков?
Бродский: Я, по-моему, никого не назвал.
Минчин: Ну а великий Солженицын?
Бродский: Эх-х… (Взмах рукой, выражающий «пустое это все».)
Минчин: Оставим современников, среди которых вы, безусловно, первый в забеге…
Бродский: Я так не считаю, я – в стороне, ни с кем никуда не бегу. А что, кто-то бежит?
Минчин: Я образно выразился, это образ такой.
Бродский: Странные у вас образы, Саша.
Минчин: Я с вами себя очень стесненно чувствую и неестественно говорю…
Бродский: Может, не стоить говорить?
Минчин: Тогда возьмем целый XX век: кто, вы считаете, был лучшим?
Бродский: В русской поэзии – Мандельштам, Цветаева ближе мне, а вообще для меня единственная Поэзия, что можно ею назвать, да? – это великая четверка: Мандельштам, Цветаева, Ахматова, Пастернак.
Минчин: А Гумилев, прекрасный поэт?
Бродский: Для меня он не поэт вообще.
Минчин: Вы серьезно?
Бродский: Вполне.
Минчин: Что тогда Есенин, Блок, Бальмонт, Белый, И. Анненский, Мережковский, Кузмин, Волошин?
Бродский: Блок еще ничего. Вы же меня спросили о действительной поэзии, я вам ответил: только эта четверка. Из течений единственное, которое представляло Поэзию, – акмеизм.
Минчин: Я слышал, что вы не пришлись по душе Великой Вдове?