21 км от…
Шрифт:
Стригуновы остановили нежданную гостью, недолго уговаривали, и вскоре за столом было уже шестеро. Шестой, поставив сковороду с жаренными из щуки котлетами, наконец уселась сестра профессора.
Виктор разлил виски женщинам. Объяснил, что напиток слабый по градусу, а значит, как раз для девушек. А мужчинам наполнил стопари своей, только что прославленной медовой с перцем.
Пояснил, что в ней не меньше пятидесяти пяти. Но это на вкус. Сколько на самом деле, он не знает, потому что не измерял.
– Сейчас уточним, – поддержал разговор Георгий Степанович, принес
Приборчик задергался, как поплавок на озерце, но постепенно успокоился.
– Наука начинается с точных измерений. Так говорил Ломоносов! – процитировал явно не впервые за жизнь профессор. Нагнулся, внимательно поглядел на деления и торжественно произнес: – Пятьдесят девять! Это серьезный продукт!
Галка уважительно поглядела на ученого гостя. Моргнула длинными, красиво подведенными ресницами, подняла стаканчик, томно произнесла: «За науку!» – и, слегка оттопырив пухленький перламутровый мизинчик, выпила.
То же сделали остальные.
Снова скрипнула калитка. Появился муж Татьяны. Капитан. Участковый. Под мышкой у него была дыня килограммов на семь, в руке пластиковая сумка весом еще более. Ручки у нее вытянулись и, того гляди, должны были оторваться, но почему-то держались.
Из сумки выглядывали красные морды раков размером со свиное рыло и клешни с капитанскую руку. А рука у профессорского зятя была с две обычные, да и сам он ростом в два метра и весом за сто наводил ужас на местных нарушителей, и таковые если где и нарушали правопорядок, то не на его участке и не в его селе.
– Мы бандитов ловим, в засадах сидим, а они вот они! Пьянствуют! Прямо под носом, – начал он сурово, потом разулыбался, медвежьей походкой подошел, обнял шурина так, что того не видно стало, потом поздоровался за руку с гостями. Крепкие от природы мужики почувствовали себя от этого рукопожатия не руководителями большого процветающего хозяйства, а мелкими, слабосильными детьми. Одновременно наполнила их такая же детская гордость за дружбу с этим человеком. А капитан поцеловал жену, погрозил пальцем гостье, сказал «ох, Галина, все хорошеешь» и уселся рядом с Татьяной.
Такому серьезному мужчине, да вдобавок участковому, капитану, мужу сестры профессора и вроде как, если отбросить юридические тонкости, хозяину дома Виктор налил не в стопку, как всем, а в граненый стакан, сказав, что атлету неприлично мельтешиться с мелкой тарой.
Выпили за хозяйку и хозяина. Голова у профессора с непривычки и от крепости напитков уже ходила ходуном, но отставать от других он посчитал неприличным и продолжал держаться на равных. Галка, оказавшись на скамейке рядом, стала ухаживать за профессором, подкладывать кусочки повкусней, помясистей. Приговаривала, что надо закусывать, а то с непривычки можно и захмелеть. Григорий с благодарностью кивал. По наущению Галины незаметно пропустил два тоста, хорошо закусывал и постепенно стал слегка трезветь.
Солнце темнело, уходило за реку в далекий лес. Оживлялись мотыльки, ласточки, прочая ночная живность. В саду прошуршал ёж, на задах двора захлопал крыльями старый петух, не ко времени прогорланил
Опять заскрипела калитка, и появились три жены – сестры. Были они в легких халатиках и шлепанцах. У каждой через плечо длинное махровое полотенце, а в руках цветастые полиэтиленовые пакеты. Они поздоровались, сказали Григорию «с приездом» и одинаковыми голосами заговорили:
– Пошли купаться на пруд! Погода чудная! Вода теплая! Хватит водку хлебать!
Увидели пиво, раков и также дружно и одновременно продолжили:
– Пиво и раков с собой берите. Там продолжим.
За столом предложение встретили восторженно, скоро сгребли со стола большую часть снеди. Не забыли про бутылки.
– Продолжение банкета на воде! – сообщил Валерка.
По дороге запели свою, когда-то придуманную, исполняемую только в кругу близких:
Слышал я очень давно, очень давно, очень давно,
Что виновато во всем вино, во всем вино, во всем вино.
Но
Если, конечно, не натощак, не натощак, не натощак
Выпить стаканчик-другой вина,
То это ништяк, это ништяк, это ништяк!
Впереди шли сестры, за ними друзья, потом Татьяна со своим мужем и, слегка приотстав, профессор. Голова кружилась. Слегка мутило. Но Георгий Степанович, повинуясь древнему инстинкту, плелся за остальными. Купаться ему не хотелось. Ему хотелось прилечь под каким-нибудь деревом или кустом прямо на траву и заснуть. Заснуть и чтобы никто его не трогал, не мешал. Вдруг внутри вздрогнуло, желудок или что-то еще сжалось. Во рту появилась горечь, но дальше ничего не произошло. Только стало муторно и плохо. Григорий сошел с тропинки, отошел подальше за дерево. Нагнулся. Но не получалось.
– Миленький, вы два пальца в рот. И получится. Сразу легче станет, – подсказал женский голос тихо, почти шепотом.
Григорий не сообразил, кто это. Ему показалось, что голос был матери. С небес. Он сделал, как советовали. Внутри содрогнулось и выплеснулось на траву, под ноги. Полегчало. Немного посветлело. Голова кружилась. Шатало. Профессор еле успел снова согнуться, чтобы во второй раз не попасть на новые бежевые итальянские полуботинки. Ух. Стало совсем хорошо. Почти как в раю.
– Возьмите, выпейте водички. – Нет, голос был не матери.
Галка протянула бутылку. Григорий соображал плохо. Выпил несколько глотков. Прополоскал рот. Сказал «спасибо». Галка участливо приобняла его, сказала «пошли отсюда», и они поплелись в глубь леса. Грише снова показалось, что его, маленького, ведет мать. Помогает ему, внезапно захворавшему. Укладывает в кровать, обнимает. Профессору стало тепло, уютно, и он уснул.
Григорий Степанович открыл глаза. Он лежал на простыни под одеялом на железной просторной кровати. Лицом на большой, красивой груди. Обнимал теплое, мягкое женское тело. И женщина эта обнимала его. Обнимала нежно, как будто боялась потревожить и отпустить. Она тихонько дышала, этот запах был приятен, возбуждал, и Григорий поцеловал её. Она открыла глаза, улыбнулась, спросила: