22:04
Шрифт:
– Что мы видим – это что роста диаметра, превышающего погрешность эхокардиографа, нет, и мы будем пристально наблюдать за развитием ситуации. Если она будет развиваться. – Я не был рад тому, что это «если» он добавил вдогонку. – Имейте в виду, что такое быстрое расширение крайне маловероятно.
– Но что если она все-таки расширилась на миллиметр? – спросил я.
– Тогда она будет расширяться и дальше, и мы это увидим во время следующего обследования.
– Итак, 4,3 может означать больше, чем 4,3, может означать 4,3, может 4,2, – резюмировала Алекс.
– Да.
– Выходит, сегодня мы узнали только то, что диаметр не растет стремительно, – сказал я. Прозвучало сердито, но я ничего не чувствовал.
– Мы
– Да, положительный, – подтвердила Алекс. Он пожал нам руки и пошел заниматься пациентами, чьи болезни не столь виртуальны.
Еще через два дня я мастурбировал в Нью-йоркско-Пресвитерианской больнице, в помощь себе выбрав фильм «Все звезды-любительницы 3». Мою неблагонадежную сперму, выплеснутую в стаканчик, промыли и ввели в Алекс, а потом мы вдвоем отправились через парк в ресторан «Телепан» отметить день ее рождения. Ей исполнилось тридцать семь. Диаметр корня аорты у автора был не то 4,2, не то 4,3. Ее маме, по словам врачей, оставались месяцы. В счет моего аванса мы взяли нантакетские бухтовые гребешки по рыночной цене. В фертильные периоды мы будем дополнять внутриматочные осеменения половыми актами – или, наоборот, предварять их совокуплениями, – чтобы, во-первых, увеличить шансы, а во-вторых, хотя ни она, ни я не произносили этого вслух, чтобы история зачатия, если оно состоится, была историей события, по крайней мере потенциально независимого от учреждений.
Еще через два дня я встретился с Алиной, чтобы сказать, что мне придется как минимум на некий срок прекратить с ней близкие отношения, потому что Алекс по ряду причин не может примирить наши нечастые коитусы с наличием у меня другой партнерши. Мы сидели в подвальном баре в Чайнатауне, где из-за бумажных абажуров создавалась иллюзия, будто горят не лампы, а свечи. Я объяснил ей, что беру паузу ради своих чисто дружеских отношений с другой женщиной, в которых теперь возникла сексуальная составляющая, хотя, если вынести за скобки краткий, надо надеяться, период попыток добиться зачатия, я отнюдь не считаю одни и другие отношения взаимоисключающими. Я знал, что она рассердится.
Но она не рассердилась.
– Ты уверена, что не огорчена?
– Абсолютно уверена.
– Не обижена?
– Нет.
– Не ревнуешь?
– Ревновать из-за того, что ты по дружбе будешь в рассчитанные дни заниматься с ней сексом перед визитами в клинику?
– И даже не ностальгируешь?
– Я довольно смутно себе представляю, что это такое.
– Грустить, тосковать по прошлому.
– Ты хочешь, чтобы я уже грустила по прошлому?
– Ты могла бы предчувствовать эту грусть.
– Я могла бы тосковать по ностальгии. Томиться по тому времени, когда я буду томиться по прошлому.
– Я рад, что ты не страдаешь.
А я страдал.
– А потом, в будущем, я, может быть, буду томиться по прошлому, когда я томилась по будущему, в котором я могла бы томиться по прошлому.
– Отлично, я рад, что ты меня поняла.
– Поняла на все сто. Кстати, мы месяца два практически не виделись. Наши отношения и так уже стоят на паузе.
Почему-то мне не приходило в голову, что этот разговор – совершенно лишний. Вдруг мне показалось, что я затеял его не чтобы отпустить ее, а чтобы вернуть.
– Когда она забеременеет или я прекращу попытки ей помочь, может быть, мы… пересечемся.
– Непременно надо будет пересечься. – Она засмеялась. – Но от обязанности написать статью для каталога все это тебя не избавляет.
Ей предстояла большая выставка в Челси.
Несколькими коктейлями позже настало время прощаться по-настоящему. Мы стояли у станции метро на Гранд-стрит, линия D, вокруг никого, кроме крыс. Она встречалась с кем-то на Верхнем
Но спустился – и вот она стоит на противоположной платформе, ждет своего поезда. Вдали виднелись еще два-три пассажира, на скамейке мужчина в свитере с капюшоном то ли вырубился, то ли вовсе умер, а в остальном мы были одни – только что страстно попрощались, а теперь в безмолвном подземелье каждый смотрел не столько на другого, сколько на его призрак. Знаете, как это бывает? Попрощаешься с кем-нибудь, а потом оказывается, что вам в одну сторону, и это смущает, потому что требует распространить общение на время после его ритуального завершения, а устоявшихся правил, которыми можно в таких случаях руководствоваться, нет. Наземным делам я положил конец, но под землей все продолжилось; рельсы, на которые подано напряжение, электризовали пространство между нами. Она смотрела на меня спокойным взглядом, и я – безотчетно, по-идиотски, неуклюже – помахал ей, а потом двинулся по платформе дальше.
Но погоди, как же так? Завершение, ознаменованное поцелуем, ты вытеснил жалким, половинчатым взмахом руки, и этот взмах даст резонанс, окрасит ее память о тебе; нет, этого нельзя так оставить. Я вернулся и встал напротив нее, но теперь она стояла лицом к выложенной плиткой стене и смотрела на киноафишу. Я позвал ее по имени, не зная, что намерен сказать, но, к моему удивлению и смятению, она не обернулась; она не могла меня не услышать, если только в уши не были вставлены наушники-капельки, однако я их не видел. Может быть, плачет и не хочет, чтобы я об этом узнал? Может быть, злится? Выражает безразличие? Или, наоборот, показывает, что внутри у нее все кипит? Глубоко в туннеле слева от меня возник желтый прожектор поезда, он приближался, бросая свет на рельсы. Я понесся по лестнице вверх, потом вниз, на ее сторону; когда грохочущий поезд начал тормозить у платформы, я коснулся ее – а значит, ничего предыдущего не было – коснулся, просыпаясь наутро в Институте обнуленного искусства.
Дорогой Бен, – удалил я, – благодарю Вас за гостеприимное предложение напечататься в первом номере Вашего журнала и за стихотворение, которое Вы прислали.
Пользовался ли Бронк вообще электронной почтой? Не уверен. Он умер в 1999 году.
В положении непризнанного автора есть свои преимущества, но время от времени от них неплохо и отдохнуть.
Это парафраз: примерно то же он написал Чарльзу Олсону [97] в начале шестидесятых.
97
Чарльз Олсон (1910–1970) – американский поэт.
Так что Ваше доброе письмо пришлось кстати. Но стихов для журнала, боюсь, у меня нет. Ваше письмо побудило меня проглядеть написанное в последнее время, и, пытаясь это читать, я осознал, сколько нужно терпимости и какая сильная требуется предрасположенность, чтобы читать меня вообще. Может быть, Вам приятно будет узнать, что я очень высоко ценю Ваш отзыв о моих стихах, в особенности Вашу похвалу в адрес стихотворения «В середине лета», тем более что мой сборник Вам подарил Бернард, которому, я надеюсь, Вы передадите мой горячий привет. Темные времена переносить легче, когда знаешь, кто твои друзья и где они.