232
Шрифт:
Я ПРИНИМАЮ ТЕБЯ
Так думал Глефод, и, как и всегда, когда он обдумывал что-то особенно тщательно, он сделал это и о сделанном не пожалел.
Позор отделил Голта от остальных, своими руками он воздвиг вокруг себя стену, и на глазах у Когорты, одолевая собственные усталость и раздражение, капитан шагнул в этот круг отчуждения, в землю, куда, кроме него, не нашел сил ступить никто.
Огест Голт стоял на коленях, Глефод возвышался над ним, словно отец над сыном – израненным, побежденным в неравном бою. Он не мог представить, как поступил бы в этой ситуации маршал, ибо тот за свою жизнь не проиграл ни одной битвы, и солдаты его предпочли бы скорее умереть, чем заплакать.
Обреченный
Все повторялось, форма была прежней, и прежними были роли – отец и сын, однако содержание принадлежало уже капитану, было его – и больше ничьим.
– Чшш, тихо, тихо, – сказал Глефод своему воину, который от удивления перестал плакать и теперь глядел на него робко, но с надеждой. – Никто не отречется от тебя. И мы всегда будем рядом. И у нас будет своя легенда – не знаю, будет ли она такой же красивой, как и легенда о двухстах тридцати двух, но что она будет – это я тебе обещаю. И когда ее услышат те, кто считал нас дураками, они скажут: «Ну, надо же!» А мы ответим: «А вы не верили!» И они скажут: «Простите, мы были неправы». И мы, конечно, простим. И все будет хорошо. И я тоже – всегда буду с тобой и никогда тебя не оставлю.
Эти слова – они никогда бы не прозвучали для Глефода, не скажи их он сам, здесь и сейчас. Существовал и другой человек, заслуживающий таких слов не меньше, чем Голт, случайный и чужой – во всяком случае, ту их часть, где говорилось о «я тебя не оставлю». И все же именно ей, скрывающейся от простой и страшной мысли за глажкой уже не нужных рубашек, за поиском пыли на полках, дырок в скатерти, напрасных трат в семейном бюджете – именно ей этих слов услышать не довелось.
Они были сказаны не тем и не тому, и, несмотря на все их тепло, в глубине, за буквами и смыслом этих букв таилась некая червоточина, зловещий каприз причинно-следственных связей, что проистекает из бесконечности истории и нередко обращает благое дело в пролог трагедии. Если бы Глефод не был столь мягкосердечен, Голт бы ушел, уничтоженный, смятый позором – и потому остался бы жив. Преследуя свои неисповедимые цели, историческая необходимость, обрекшая Голта на смерть, обратила в свои инструменты и Глефодово многоречие, и его доброту.
Но даже если бы Голт знал, что будет раздавлен историей, он бы все равно был благодарен Глефоду. Минутное милосердие, жалкое и ничтожное, значило для него больше, чем могучий рок, определяющий жизнь.
Именно поэтому Голт и был одним из двухсот тридцати двух. И кто понимал это лучше, чем его капитан?
– Ты можешь бояться, если тебе страшно, – продолжил Глефод, ибо потому хотел сказать много, что многое стремился услышать сам, – смеяться, если тебе весело, и плакать, если тебе грустно. Тебе не нужно коверкать душу, чтобы мы любили и принимали тебя. Не стыдись страха смерти и не вини себя, если не сможешь убить сам. В подлинном мире, где все так, как должно быть, нет нужды убивать и калечить, и когда хоть кто-нибудь отказывается это делать, тем самым он доказывает, что этот мир возможен, пускай и всего лишь на миг. Вспомни нашу легенду – она и есть кусочек этого мира. Разве сказано в ней об убийствах, о рваных ранах и расколотых черепах? «Враг отступил, понеся большие потери» – но это произошло от неразберихи, и кто-то, может быть, потерялся, да так, что его потом не нашли. Победа пришла от смелости, не от оружия. Ты смотришь на винтовку
Но этого не будет, никто никого не убьет, ведь нам нужна победа, а вовсе не кровь и смерть. Мой отец стрелял в людей. Я, подражая ему, стрелял по крысам – хотя будь я крысой, я был бы против того, чтобы в меня стрелял какой-то капитан. Все это были игрушки, забавы человека, что никогда не двинется в бой. Но теперь, когда этот бой настал, я наконец-то понял, в кого мне стоит стрелять на самом деле.
Смотри: эта винтовка – последнее современное оружие, которое мы еще не отказались использовать. Чтобы ты воспрянул духом и поверил в нашу мощь и наше будущее, я клянусь тебе палить из нее лишь в воздух.
С этими словами Глефод действительно достал из-за плеча винтовку, щелкнул затвором, отчего Когорта нервно поежилась, нацелил ее в потолок и выстрелил. Посыпалась штукатурка, звук разнесся по пустому дому, вырвался из окон на улицу, и в ответ тут же заговорило соседнее здание, где разместил своих бойцов Гирландайо. Сноп лазерных лучей и эхо одинокого выстрела, две эти реплики встретились посередине пути, и первая беспрепятственно одолела вторую. Если бы убежище Глефода было живым, оно бы уже получило ожоги; к счастью, материал его составлял лучший гурабский бетон, а потому, едва безрезультатно отсверкали выстрелы Первого разведывательного батальона, с тем же успехом разбился о его стены и мегафонный голос лейтенанта, требующий одновременно назвать себя, сдаться, подробно рассказать о численности войск – словом, все, что один противник может потребовать от другого.
Взял мегафон и Глефод. Разговор не мог ничего изменить, зато ему было под силу внести в это противостояние ясность и сделать его еще более бессмысленным.
– Нет, мы не полк, – ответил он на вопрос Гирландайо. – Нас всего двести тридцать два, и за нами нет никакой армии. Мы – Когорта.
– Что за чушь! – крикнул Гирландайо. – Какая еще когорта? Немедленно говори, кто ты такой и что с тобой за люди!
– Мы – Когорта. – повторил Глефод. – Когорта Энтузиастов, и все.
– Ага! – сказал лейтенант. – Так вы всего лишь ополчение, авангард основных сил? С этого и надо было начинать! Небось, все гражданские, да? Проклятая династия: выгнала мирных людей на передовую, а сама заперлась во дворце, спряталась за чужие жизни...
Произнося все это, Гирландайо внутренне расслабился, на смену напряжению пришло спокойствие и понимание ситуации как чего-то, что вполне описано в его записной книжке. Этой уверенности предстояло рухнуть, но пока что лейтенант открыл заметки на странице «Добровольцы» и смело бросил на ветер пункты с пятого по восьмой.
– Зачем вам погибать за династию? – спросил он. – Бросьте, парни, овчинка не стоит выделки! Возвращайтесь по домам, и перемены пройдут для вас безболезненно! Мы не просто так зовемся Освободительной армией, и это ваши же газеты дали нам такое название!
Ответ был такой:
– Мы не гражданские, – сказал Глефод. – А если и гражданские, то не все. Пусть даже военных в наших рядах немного, это не значит, что мы не воины и не можем сражаться. И, повторюсь, никакой мы не авангард, здесь нет никого, кроме нас – нет и не будет.
– Конечно, – согласился Гирландайо, не поверивший в эти слова ни на секунду. – И династия вам совершенно безразлична, и вы просто так встали у нас на пути. Кончайте нести ерунду! – прибег он к универсальному пункту номер двенадцать. – Я действую в ваших интересах!