232
Шрифт:
Но Гирландайо не был героем, таким, как Джамед Освободитель или Наездница Туамот. Он был профессионалом, который знал, что такое профессиональный риск, и вполне мог его оценить. Как бы нелепо ни выглядел его противник, рыцарь этот занес над ним меч, и меч выглядел тяжелым, грозным и на худой конец настолько ржавым, чтобы в случае раны обеспечить лейтенанту порядочное заражение крови. Кроме того, как профессионал, Гирландайо сражался за деньги, а не за правое дело – и вот, вспомнив о деньгах и взвесив на весах разума правое дело и собственную жизнь, лейтенант поднял руки и приказал своим воинам сложить оружие.
Впоследствии Освободительная
По итогам разбирательства Первый разведывательный батальон Гирландайо был расформирован, а его бойцы – вычеркнуты из всех списков. Это очень напоминает судьбу Когорты Энтузиастов, однако, в отличие от воинов Глефода, солдатами несчастного лейтенанта едва ли заинтересуется какой-либо писатель. В том, почему эти профессионалы сражались и проиграли, нет ничего мало-мальски интересного для литературы. Едва возникнув на страницах истории, они сразу же исчезли, как и сотни тысяч высококлассных специалистов, осмысленно выполнявших свою работу и получавших за нее хорошую мзду.
Зато на этих страницах остался Глефод, не получивший за свой поступок ничего, кроме дурацкой и бессмысленной смерти.
Бессмыслица нередко оказывается продуктивнее смысла: у истории своя логика, и порою мы можем лишь бессильно следить за ней широко открытыми глазами.
Пока же широко открытые глаза демонстрировал лейтенант Гирландайо, перед которым из окружившей его толпы ряженых явилась фигура, в сравнении с остальными и вовсе химерическая. Это был Аарван Глефод, которого самурайский панцирь, юбка легионера, фракийская маска и кибернетический усилитель силы превращали в некий футуристический гибрид, инопланетянина, в голове у которого смешались все человеческие войны. Под маской, однако, обнаружилось вполне обычное, немного рябое лицо с такими грустными голубыми глазами, которые бывают лишь у щенков и лирических поэтов.
– Вы признаете свое поражение, лейтенант? – спросил Глефод, и голос его, мягкий, деликатный, странно контрастировал с суровым вопросом, не допускающим расплывчатого толкования.
– Эээ… Что?, – захлопал глазами Гирландайо – Я это… Да, да, да! Все, что угодно, я и мои люди сдаемся на вашу милость! Знаете, – вдохнул он и выдохнул, – а это был ловкий психологический трюк. Любой бы на моем месте опешил, когда…
В этот момент Гирландайо еще раз взглянул на Глефода и увидел на лице у того непонимание.
– Трюк? – спросил капитан. – Какой еще трюк?
Лейтенант вздохнул, успокаивая нервы. Даже победив, этот человек остается тупицей! Господи, дай мне сил…
– Эта ваша… уловка, – попытался он
– В Музее военной истории и допотопной техники, – ответил Глефод без тени улыбки. – Это самые современные оружие и доспехи, которыми мы смогли там обзавестись.
– Гм… хорошо, – сказал лейтенант. – Так вот, вы же наверняка рассчитывали смутить нас, когда шли в атаку в подобном виде? Это называется деморализовать противника, и надо сказать, у вас получилось. Лично я был в шоке, да и остальные мои солдаты, думаю, тоже.
Нестройный хор: «Ага!», «Точно!», «Ну, я даже рот разинул» – подтвердил слова лейтенанта.
– Так что, – продолжил Гирландайо, – даже если вы простые добровольцы, то какие-то довольно… необычные. Я сразу это понял, после первого же нашего разговора.
– По-моему, после первого нашего разговора вы сочли меня идиотом, – тут Глефод улыбнулся, на что лейтенант замахал руками:
– Нет-нет, что вы, я не… – несмотря на то, что это была чистая правда.
– А я и есть идиот, – и Глефод улыбнулся еще шире, так, что превратился разом в большого мальчишку, напялившего на себя для развлечения кучу древнего хлама. – Разве может кто-то, кроме дурака, защищать старую династию? Разве может кто-то, кроме дурака, чтить своего отца – великого человека, маршала гурабской династии, который предал эту династию и сражается сейчас на вашей стороне?
Как истинный профессионал лишь своего воинского дела, Гирландайо мало интересовался политикой, однако существовал только один маршал, перешедший к мятежникам, и звали его Аргост Глефод.
Глаза лейтенанта округлились:
– Так вы…
– Да, – сказал Глефод. – Я – Аарван Глефод из рода Глефодов, а это, – обвел он рукой свое воинство, – мои товарищи и друзья.
– Никогда не знал, что у него есть сын.
– Наверное, он рад был бы его не иметь, – задумчиво сказал Глефод. – Великому человеку вредно для репутации иметь прямым потомком ничтожество. Обычно он молчал, когда его спрашивали о детях. Все знали, что я есть, но никто не знал моего позора. Никто не знал, что я недостоин быть солдатом и его сыном.
– И все же, – прослушав слова Глефода, сказал Гирландайо, – это очень странно: вы здесь…
– А он там, – Глефод грустно улыбнулся. – Как всегда, плечом к плечу с лучшими людьми своего времени… Но я не ответил на ваш вопрос, это невежливо, прошу прощения. На самом деле мы не задумывали никакой хитрости, мы шли сражаться с вами так, как умели. И мы победили потому, что были храбры, верны и честны. Вот и все.
– Я не… – начал лейтенант, но Глефод мягко прервал его.
– Давайте обсудим условия капитуляции. Вы должны подписать договор.
– Эээ… Договор? Какой еще договор?
– Пакт о капитуляции, – ответил Глефод. – Окончательной и бесповоротной.
– О… ка-пи-ту-ля-ции? – лейтенант сморгнул. – Как это понимать? Не хотите же вы… Нет, это безумие! Вы что – действительно требуете, чтобы я подписал пакт о капитуляции за ВСЮ Освободительную армию?
– Да, – сказал капитан, – именно так. Разве вы не часть ее?
– Часть, – согласился Гирландайо. – Но послушайте – разве вы не видите, насколько это абсурдно? Да, я признаю поражение, свое и батальона – хотя, говоря по правде, если я сейчас прикажу открыть огонь, никакие хитрости вам уже не помогут. Но говорить за Освободительную армию целиком… Вы что, действительно собрались идти против нее – вот так вот, как против нас?