232

Шатилов Дмитрий

– Это ваша армия. Зачем вам мое одобрение?

– Наклонитесь ко мне, – сказал Джамед.

– Пожалуйста, – маршал обошел кресло и наклонился так, чтобы правое ухо оказалось у самых губ Освободителя.

– Потому что, – до шепота понизил голос будущий правитель Гураба, – я не хочу делать этого сам. Вам ясно?

– Понимаю, – так же тихо сказал маршал, и в этом слове Джамеду послышались усмешка пополам с сочувствием. – Все более чем понятно, и более чем объяснимо. Это будет наша маленькая тайна. Пусть будет так. Фростманн! – обратился затем Аргост Глефод к главному наводчику крейсера. – Сколько в нашем распоряжении снарядов РОГ-8?

–

Минуточку! – отозвался главный наводчик. – Так, где же они… Двести восемьдесят шесть тысяч девятьсот девяносто пять, господин маршал!

– Еще бы пяток – и круглая цифра, – посетовал Глефод-старший. – Но надо работать с тем, что есть. Подайте один снаряд на носовое орудие, Фростманн, а как будет готово – начинайте отсчет. Цель – эти люди внизу.

– Те, что в костюмах? – уточнил главный наводчик – на всякий случай, ибо маршалу, чьим штабом раньше был «Меч возмездия», случалось отдавать приказы стрелять и по своим – всегда великой цели ради. Он не удивился бы, если бывший командир потребовал открыть огонь по Освободительной армии, и это неожиданный удар оказался бы частью его плана по спасению старого Гураба. Незнание исторической необходимости не мешало Фростманну быть ее покорным орудием. Он делал то, что был должен, к чему его толкали обстоятельства – так же, как и Джамед Освободитель, и Глефоды, отец и сын.

– Как будто против нас вышел кто-то еще, – ответил маршал и добавил обычное. – Действуйте и не задавайте лишних вопросов!

Так началась последняя страница этой истории. С пульта главного наводчика Фростманн отправил запрос на загрузку снаряда, и в теле корабля закипела невидимая, но роковая работа. Началась она в трюме, где трехсоткилограммовый РОГ-8 извлекли из шеренги ему подобных, вынули из противоударного чехла, погрузили на тележку и завезли в специальный лифт, ведущий в носовой орудийный отсек. В отсеке орудийные мастера проверили целостность снаряда, сняли защитную пломбу и с помощью автоматического манипулятора поместили его в ствол, откуда РОГ-8 вскоре предстояло вылететь почти бесшумно, с запоздалым грохотом выстрела, опережающего скорость звука.

Затем настал черед наводчиков. С абсолютной точностью подчиненные Фростманна рассчитали траекторию полета так, чтобы основной удар пришелся прямо в центр Когорты. Здесь им изрядно помог тот факт, что воины Глефода, совсем как в древней легенде, стояли плечом к плечу, поддерживая друг в друге чувство товарищества и пламя отваги. Будь они трусливее, не сплоти их так финальный порыв, они бы встали разрозненно, нестройной толпой, так что снарядов в итоге потребовалось бы больше.

Все было на руку, все шло к единственно возможному концу, и с каждым следующим этапом время будто бы замедлялось, дробясь на отдельные мгновения. Вот загружен снаряд, получены данные, и зеленый огонек на пульте Фростманна, помигав немного, загорается уверенно и сильно.

– Десять… – под молчаливое одобрение маршала, под угрюмую тишину, окутавшую Джамеда, начинает свой отсчет главный наводчик.

Но что же в это время происходило внизу, неужто Когорта, покинутая повествованием, так и осталась стоять со своей песней, точно насекомое под стеклом в музее – вмерзшее в лед истории без права двигаться и дышать? Нет, они все еще были живы, и жизнь, несмотря на вмешательство духа, заявляла на их тела собственные права.

– …девять…

И Лавдак Мур почесал немытую (ах, как ругала за это мама!) шею.

– … восемь…

И

Дромандус Дромандус шумно высморкался в ладонь и за неимением платка вытер сопли о кожаные штаны.

– …семь…

И Хосе Варапанг полез лапищей в левый глаз – вынуть соринку, занесенную ветром.

– …шесть…

И Эрменрай Чус, прервав на мгновение последний куплет, нагнулся поправить задники на новеньких башмаках.

– …пять…

И кто-то передернул плечами от холода.

– …четыре…

И кто-то захрустел пальцами.

– …три…

И даже принялся переминаться с ноги на ноги, утомленный стоянием.

– …два…

А еще сунул пальцы в рот и ощупал давно шатающийся зуб.

– …один…

И все это не имело уже никакого значения, потому что…

– Открыть огонь! – скомандовал Аргост Глефод, и Фростманн повторил приказание в микрофон, и в тот же миг рубку «Меча возмездия» сотрясла легкая дрожь – свидетельство того, что снаряд покинул дуло орудия и через ничтожно краткий промежуток времени обрушится на врага. Так и случилось: секунду спустя изображение на экране рубки дернулось, и его целиком заполнили бушующее пламя и жирный черный дым. Из-за того, что это произошло совершенно беззвучно, гибель Когорты показалась Джамеду Освободителю чем-то игрушечным, ненастоящим, таким, что легко будет забыть за мыслями о Наезднице Туамот, согласной быть его женой, о будущем Гураба и гурабцев, обо всем, что ему предстоит сделать, пока он еще полон сил.

Так это выглядело сверху, а снизу, с точки зрения Когорты это выглядело иначе. Когда Глефод, преисполненный величием момента, запел последний куплет, то почувствовал с удивлением, что ему страшно хочется зевнуть. Было ли дело в бессонной ночи или дало о себе знать мягкое небо, приподнятое в ожидании наивысшей ноты – так или иначе, Глефод не смог удержаться, зевнул и так, с широко открытым ртом, прищуренными глазами увидел, как небо над Когортой взрывается белой вспышкой, и раньше, чем услышал гром выстрела, почувствовал невероятный жар, бесцеремонно заползающий внутрь, в самую суть.

Небесный огонь сжег любовь Глефода к отцу, любовь Глефода к жене, сжег все слова, сказанные и несказанные, что роились в его голове, сжег голову, тело, что несло ее, ноги, что поддерживали это тело, и левую руку – ту, что осталась без защиты. Правая, одетая в кибернетический увеличитель силы, сплавилась с ним в одно целое и погрузилась, словно корабль, в море вулканического стекла, которым раньше были песок и земля.

В подтаявший лед истории – последнее пристанище побежденных.

Вместе с Глефодом сгорели в одно мгновение и все, кто был рядом с ним, весь центр Когорты, ее символическое сердце. Те, кто стоял ближе к краям и с самого края, обратились каждый в отдельный, не связанный с остальными островок боли и смерти. Делившие доблесть и дружество, муку позора и душевный подъем, последнее свое страдание они разделить друг с другом уже не могли.

Одних снаряд нашпиговал осколками, других разорвал на части, третьих поджег и подбросил в воздух гореть предсмертным салютом. Ничто из того, что поддерживало Когорту, не прошло проверки жизнью, не устояло перед действительностью. В конечном счете не имело значения, шли они в бой просто так или их вело нечто, действительно заслуживающее внимания. История Когорты закончилась, зачем кому-то вспоминать ее имена, признавать мертвых и проигравших равными себе, копаться в нюансах этой короткой и глупой истории?