33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине
Шрифт:
– Вы будете ждать тираж? – спросил шеф.
– Мне бы хотелось, но, если не дождусь, перешлёте мне?..
– Сколько экземпляров?
– Пятьдесят будет достаточно, наверное.
– Хорошо! На сколько вы думаете поехать?..
– В Китай на полгода, может быть, на год и полгода в Японии!
– Согласен! Как намерены добираться?
– Через Россию, хочу проверить свои впечатления… – А что в Китае?
– Там начинается большая война между генералами друг против друга и всех против Сунь Ятсена. В Харбине у меня есть источник, русский журналист из белых, он держит меня
– Там действительно интересно? Как вы справитесь без языка?
– Нет ничего сложного, потому что в Харбине не требуются переводчики, там главным является русский язык… Мне сообщили, что губернатор трёх северо-восточных провинций Чжан Цзолинь приглашает в свои войска русских военных…
– Они хорошо знают своё дело, это правда. Десять лет войны за плечами, это неоценимый опыт! – Шеф подлил виски себе и Элеоноре и закурил. – А скажите, дорогая Элеонора, можно рассчитывать на репортажи от вас или это будет только книга?
– Я хочу, чтобы было и то и другое, я постараюсь!
– Хорошо! – подвёл итог шеф и, когда Элеонора стала подниматься, добавил: – Это вам передал наш удивительный Красный Сэм, просил из рук в руки.
Элеонора немного растерялась.
– Он уехал три дня назад, возьмите.
Она открыла конверт уже дома.
«Дорогая Элеонора!
Я не стану извиняться за своё поведение в поезде. Оно не могло быть иным. Если вы и Джуди подумали, что я был расстроен неудачной сделкой, то вы и правы и не правы. Сделка была действительно неудачной, тем не менее я согласился. Дело в другом – в вас! Или во мне. Но об этом поговорим в Токио.
Элеонора прочитала, вздохнула, вложила письмо в конверт и порвала его. И подумала: «Напишу Мише Сорокину!»
Жара в июне
Когда ужин в ресторане «Лотос» подходил к концу, Изабелла встала, сказала, что она «покинет господ на несколько минут», и вышла из кабинета. Сорокин увидел, как у Ремизова потухли глаза.
Изабелла вернулась и села. Сорокина удивила реакция Ремизова, и он стал скрытно наблюдать за Изабеллой. В течение ужина она была молчалива, иногда говорила несколько слов и только притрагивалась к вину. Сорокин избегал смотреть на неё прямо, она была очень красивая и, как все красивые женщины, а скорее всего, все женщины ловила все взгляды на себя.
«Почему он так переживает? – думал Михаил Капитонович про Ремизова. – Продажная женщина, но ведёт себя вполне порядочно! Да мне-то какое дело?» – Так вы не были у Кауфмана?
Сорокин вздрогнул, вопрос был обращён к нему, он посмотрел на Изабеллу и увидел, что в её глазах светятся весёлые искорки.
«Вот в чём дело – кокаин! – понял он. – Тот самый кокаин, о котором говорил Иванов, – «революционный порошочек»! И который он уже не употреблял!» – Нет! – Он решил не раскрывать своей догадки. – Вам будет любопытно, – произнесла Изабелла.
Придя домой и стаскивая с себя
«А как это она – с Ивановым?.. – перескочила мысль. – А… или наоборот – как это он с ней? Иванов – это… А она?..»
Брюки не стаскивались, Сорокин посмотрел и увидел, что он не снял ботинки, новые, у них были новые с острым ребром каблуки, и брюки на них застревали. Он наклонился, пошатнулся и ухватился за край стола.
«Чёрт! Чего-то я так напился, брюки снять не могу!» Он расшнуровал ботинки и стал их стаскивать носком за пятку. «А тебе какое дело, чего у них… у него с ней!..» Ботинки поддались, следом за ними – брюки.
«Ну вот! А ты всё – про китайский!» Он в носках проследовал на кухню и разжёг примус, поболтал чайником и стал пить из носика – вода была тёплая и противная.
«Как мои мысли! – пришло ему в голову, и он понял, что какую-то важную мысль, которую ему хотелось подумать, он потерял. – Я… это… значит, про китайский… Нет, это я про… А! Изабелла! Она нюхает кокаин, а завтра они обещали приехать за мной в… чёрт, забыл, во сколько он сказал, в шесть или в семь? Однако рано, это точно! А зачем? Как это они сказали… он сказал – походить за Номурой… О! – удивился он. – Имя японское, а я запомнил… Умник!»
В комнате на столе лежало письмо Элеоноры, он взял его, оно было уже старое, и он на него ответил.
«Гражданская война! А что – Гражданская война? Она уже закончилась! А вот тут она началась! – И он вспомнил ту важную мысль, которую потерял. – Вот! Вспомнил: в Китае – гражданская война, только непонятно с кем! Для кого-то понятно, а для меня нет! Ремизов что-то говорил, а я не понял, эти дурацкие китайские фамилии: Чан… Сун… Ван… или Вам… – Чайник закипел, и Михаил Капитонович погасил примус и стал наливать чай. – А вот мы так сделаем… я снова спрошу Ремизова про Китай, а что он мне расскажет, напишу леди Энн!»
Когда он произнёс про себя «леди Энн», он вдруг почувствовал, как у него на душе потеплело. Чай был горячий, он ещё не купил подстаканник и не мог взять стакан в руки и вдруг вспомнил: «А где фляжечка? Если она вернётся… сюда… ей надо будет предъявить…»
Он прошёл в комнату, открыл тумбочку и достал фляжку, в ней был коньяк, предназначенный для Штина. Коньяк остался невыпитым, потому что, когда в прошлое воскресенье он снова пришёл в больницу проведать товарища, ему сказали, что тот уехал не долечившись. Сорокин понял, что Штин уехал на разъезд Эхо, чтобы найти убийц Одинцова.
«К чёрту убийц Одинцова! И Одинцова! – с раздражением подумал Михаил Капитонович и стал махать рукою перед лицом, как будто бы отмахивался от мух, но их не было, потому что, несмотря на жаркую погоду, он старался не открывать окно. – Одинцова-Огурцова! При чём тут Огурцов? Всех к чёрту! И к чёрту этот Харбин! В нём всех убивают!» Он лёг, укрылся простынёю, сразу покрылся липким потом, встал, открыл настежь окно: «К чёрту мух!!!» Выпил из горлышка коньяку, положил письмо Элеоноры под подушку, лёг и заснул.