35 килограммов
Шрифт:
Был уже вечер, когда я вышел на знакомую улицу. Запах дыма ударил в нос ещё до того, как я увидел пламя.
"Красный Петух" горел.
Оранжевые языки лизали стены, чёрный дым клубился над крышей. Люди метались с вёдрами, но огонь пожирал здание с неестественной скоростью.
– Это не просто пожар…
Толпа зевак собравшаяся возле заведения шумно обсуждала произошедшее.
– Дюжина человек…
– Разумеется ворьё…
– Не местные…
– Из столицы наверное…
Кто-то
Пламя было слишком ярким, слишком жадным. Оно не тлело - оно пожирало, как живое существо.
Подбежал ближе - жар обжёг лицо.
– Марк! Незабудка!
Никто не ответил.
Потом пришли маги. Трое, в синих мантиях. Толпа расступилась, пропуская их к полыхающему зданию. Они встали полукругом, подняли руки - и огонь схлопнулся, будто его задули.
Дым ещё валил из-под крыши, но пламени не было.
Я вошёл первым.
Пепелище
Воздух внутри густой, едкий. Пепел кружится в луче света, как снег.
Под ногами хрустят стекла. Осколки. Очень тонки, очень мелкие, ими усыпан весь пол. Поднимаю с пола, разглядываю – на посуду совсем не похоже. Может это от ламп? Задираю голову, разглядывая прогоревший насквозь потолок.
Первое тело - у входа. Обугленное, сведённое в позе бегства.
Движение под ногами. Ручеек горящей жидкости, извиваясь ползет возле моих ног. Поднимает крошечную головку, глядит на меня, шевеля раздвоенным языком и уползает прочь, оставляя позади себя выжженую извилистую дорожку.
Точно такими же дорожками покрыты пол, стены, потолок – точно эти твари ползали повсюду, выжигая глубокие борозды на почерневшем дереве.
Второе тело - за стойкой. Марк? Почерневшие фигуры невозможно отличить одну от другой, но этот крупнее остальных.
Он сидел, прижавшись спиной к полкам с бутылками. Руки сжаты в кулаки - он боролся до конца.
– Чёрт…
Где-то внутри что-то сжалось.
Война. Горящие деревни в джунглях. Трупы, которые даже не успевали схоронить. Гиены, размером с лошадь, разрывавшие их на части и растаскивавшие кости. Тяжкое болотное марево.
Я видел такое. Много раз.
Но здесь не война. Это - расправа.
Незабудки нет. Может, сбежала? Несколько почерневших женских фигур - хотя может просто какие-нибудь мелкие создания. В этом мире размеры живых существ так сильно отличаются, что взрослого не отличишь от ребенка, а женщину от мужчины, особенно, когда тела настолько обезображены.
Ищу её среди тел - и нахожу.
У дальней стены. Она не сгорела.
Она обуглилась полностью. Но ожерелье из зубов каких-то хищников по-прежнему у неё на шее. Не уберег амулет.
Рот открыт - кричала.
Я закрываю глаза.
Дышу.
Солдат не плачет.
Но пальцы сами сжимаются в кулаки.
Пора идти к реке
Я выхожу.
Ноги сами несут меня вперёд.
К "Золотому Мосту".
К
К тому, кто это сделал.
Кровь в висках стучит ровно, методично.
Я не бегу.
Иду.
Повозка скрипит и подпрыгивает на ухабах, а я сижу, сжимая в руках сумку. Возница - кривозубый темнокожий рогатый черт со сломанным рогом в рваном плаще - бросает на меня косые взгляды, но молчит. Видимо, чувствует, что сейчас не время для болтовни.
– Слушай, я таких как вы в этом городе впервые увидел, - говорю я, пытаясь разбить молчание.
– Да ну?
– отвечает он, - Я думал нас везде много. Ты откуда сам?
– Издалека… А как вы себя называете?
– Мы-то?
– черт чешет подбородок, - Онофтан. Но на общем нас речными келпи называют. Живём мы там, в реках.
Снова молчим.
– До «Золотых Ворот»?
– спрашиваю я ещё раз, чтобы убедиться.
– Ага, ага.
– Он бьёт кнутом по спине тощей клячи.
– Только не задерживайся там долго, а то обратно не поеду. После заката в этом районе даже мне страшно.
Я не отвечаю.
Город за окном меняется, как будто кто-то медленно выкручивает регулятор «убогости» на максимум. Чистые, пусть и кривые, улочки сменяются гнилыми переулками, где дома стоят, будто пьяные, подпертые друг другом. Деревянные стены покрыты плесенью, ставни болтаются на одной петле, а из-под половиц торчат клочья соломы, словно внутренности.
Запах.
Боги, этот запах.
Смесь тухлой рыбы, человеческих нечистот и чего-то сладковато-гнилого, будто здесь кто-то похоронил бочку мёда в реке навоза. Воздух густой, липкий, он обволакивает кожу, пропитывает одежду, лезет в лёгкие. Я дышу ртом, но это не помогает - вкус стоит на языке, как будто я лизнул ржавую монету.
Повозка останавливается.
– Вон там, - извозчик-келпи тычет пальцем в конец улицы.
– Дальше не поеду.
Я спрыгиваю, швыряю ему несколько медяков. Он ловит их на лету, прикусывает один, хмыкает и тут же уезжает, даже не дожидаясь, пока я отойду.
Улица передо мной - это одна сплошная канава. По центру - поток мутной жижи, в котором плавают объедки, тряпки и что-то ещё, на что не хочется смотреть. По краям - узкие тропинки, вытоптанные в грязи.
Иду.
Старуха, сидящая на крыльце полуразвалившейся лачуги. Лицо у неё как сморщенное яблоко, глаза мутные, безжизненные. Она что-то жуёт, слюна стекает по подбородку. Когда я прохожу мимо, она плюёт мне под ноги и бормочет:
– Чужая кровь... Чужая...
Я ускоряю шаг.
Дети. Трое, голодные, с животными глазами. Они копошатся в куче мусора, выискивая что-то съедобное. Один замечает меня, тянет за рукав:
– Дай монетку, дядя?
Я отстраняюсь. Он тут же хватает меня за сумку.