365 лучших сказок мира
Шрифт:
Люди всегда так: бунтуют – так уж бунтуют, а если начнут повиноваться законам, то повинуются так, что даже властям становится противно.
Сам Гарун-аль-Рашид не узнал своего веселого, радостного Багдада.
– Премудрый шейх, – сказал он великому муфтию, – мне кажется, что твоя фетва [107] чересчур уж сурова!
– Повелитель! Законы и собаки должны быть злы, чтобы их боялись! – ответил великий муфтий.
И Гарун-аль-Рашид поклонился ему:
– Быть может, ты и прав, премудрый шейх!
107
Фетва –
В это время в далеком Каире, городе веселья, смеха, шуток, роскоши, музыки, пения, пляски и прозрачных женских покрывал, жила танцовщица, по имени Фатьма-ханум, да простит ей аллах ее грехи за те радости, которые она доставляла людям. Ей исполнилась ее восемнадцатая весна.
Фатьма-ханум славилась среди танцовщиц Каира, а танцовщицы Каира славились среди танцовщиц всего мира.
Она много слыхала о роскоши и богатствах Востока, а крупнейшим бриллиантом среди Востока, – слыхала она, – сверкал Багдад.
Весь мир говорил о великом халифе всех правоверных, Гаруне-аль-Рашиде, об его блеске, великолепии, щедрости.
Слух о нем коснулся и ее розовых ушей, и Фатьма-ханум решила поехать на восток, в Багдад, к халифу Гарун-аль-Рашиду – порадовать его взор своими танцами.
– Обычай требует, чтоб каждый правоверный приносил халифу лучшее, что у него есть; принесу и я великому халифу лучшее, что у меня есть, – свои танцы.
Она взяла с собой свои наряды и отправилась в далекий путь. Корабль, на котором она плыла из Александрии в Бейрут, настигла буря. Все потеряли голову.
Фатьма-ханум оделась так, как обычно одевалась для танцев.
– Смотрите! – с ужасом показывали на нее перепуганные путники. Одна женщина уже сошла с ума!
Но Фатьма-ханум отвечала:
– Чтобы мужчине жить, – ему нужна только сабля, женщине нужно только платье к лицу, – мужчина достанет ей все остальное.
Фатьма-ханум была так же мудра, как и красива. Она знала, что все уже написано в книге Судьбы. Кизмет! [108]
Корабль разбило о прибрежные скалы и, изо всех плывших на корабле, одну Фатьму-ханум выкинуло на берег.
108
Судьба! (тюрк.).
Именем аллаха, она с попутными караванами доехала от Бейрута до Багдада.
– А ведь мы везем тебя на смерть! – говорили ей в виде ободрения погонщики и провожатые. – В Багдаде тебя побьют камнями за то, что ты так одета!
– В Каире я была так же одета, и никто меня за это не ударил даже цветком!
– Там нет такого добродетельного муфтия, как шейх Газиф в Багдаде, и он не издавал такой фетвы!
– Но за что же? За что?
– Говорят, что такое платье возбуждает у мужчин превратные мысли!
– Как же я могу отвечать за чужие мысли? Я отвечаю только за собственные!
– Поговори об этом с шейхом Газифом!
Фатьма-ханум прибыла в Багдад с караваном ночью. Одна, в темном, пустом, мертвом городе бродила она по улицам, пока не увидела дома, где светился огонь. И постучалась. Это был дом великого муфтия.
Так осенью, во время перелета птиц, ветер несет перепелок
Великий муфтий шейх Газиф но спал.
Он сидел, думал о добродетели и сочинял новую фетву, еще суровее прежней… Услышав стук, он насторожился:
– Уж не сам ли халиф Гарун-аль-Рашид? Ему часто не спится по ночам, и он любит бродить по городу!
Муфтий сам отворил дверь и отступил в изумлении и ужасе.
– Женщина?! Женщина? У меня? У великого муфтия? И в такой одежде?
Фатьма-ханум глубоко поклонилась и сказала:
– Брат моего отца! По твоему величественному виду, по твоей почтенной бороде я вижу, что ты не простой смертный. По огромному изумруду, – цвет пророка, да будет на нем мир и благословение, который украшает твою чалму, я догадываюсь, что вижу пред собой самого великого муфтия Багдада, почтенного, знаменитого и премудрого шейха Газифа. Брат моего отца, прими меня, как ты принял бы дочь твоего брата! Я родом из Каира. Моя мать назвала меня Фатьма. Занятием я танцовщица, если только угодно назвать это удовольствие занятием. Я приехала в Багдад, чтобы повеселить взгляд халифа правоверных своими танцами. Но клянусь, великий муфтий, я ничего не гнала о грозной фетве, – несомненно справедливой, ибо она исходит от твоей мудрости. Вот почему я осмелилась предстать пред тобой одетая не по фетве. Прости меня, великий и премудрый муфтий!
– Аллах один велик и премудр! – ответил муфтий. – Я зовусь действительно Газиф, люди называют меня шейхом, а наш великий повелитель, халиф Гарун-аль-Рашид, назначил меня, – выше моих заслуг, – великим муфтием. Твое счастье, что ты попала ко мне, а не к простому смертному. Простой смертный, на основании моей же фетвы, должен был бы немедленно послать за заптиями или сам побить тебя камнями.
– Что же сделаешь со мною ты?! – в ужасе воскликнула Фатьма-ханум.
– Я? Ничего! Я буду любоваться тобой. Закон, как собака, – он должен кусать других и ласкаться к своим хозяевам. Фетва сурова, но фетву написал я. Будь, как дома, дочь моего брата. Хочешь петь, – пой, хочешь танцевать, – танцуй!
Но, когда раздался звук тамбурина, муфтий вздрогнул:
– Тише! Услышат!.. А вдруг проклятый кади узнает, что у великого муфтия ночью была чужестранка… О, эти сановники! Змея не жалит змеи, а сановники только и думают, как бы ужалить друг друга. Конечно, эта женщина красива, и я с удовольствием сделал бы ее первой танцовщицей моего гарема. Но мудрость, великий муфтий. Мудрость… Отошлю-ка я эту преступницу к кади. Пусть станцует перед ним. Если кади признает ее виновной и прикажет казнить, – да свершится правосудие… Закон о моей фетве ни разу еще не применялся, а закон, который не применяется, это собака, которая не кусает. Ее перестают бояться. Ну, а если кади прельстится и помилует ее, – жало у проклятой змеи будет вырвано! Спокойно может спать тот подсудимый, в преступлении которого участвовал судья.
И великий муфтий написал к кади записку: «Великий кади! К тебе, как к верховному судье Багдада, посылаю я преступницу против моей фетвы. Как врач исследует самую опасную болезнь, не боясь заболеть сам, – исследуй преступление этой женщины. Сам взгляни на нее и на ее танцы. И если признаешь ее виновной против моей фетвы, – призови справедливость. Если же признаешь заслуживающей снисхождения, призови в свое сердце милосердие. Ибо милосердие – выше справедливости. Справедливость родилась на земле, а родина милосердия – небо».