40 дней Кенгира
Шрифт:
Хоздвор теперь был прочно занят карателями, пулемётчики там расставились. А 2-й лагпункт (мобили сыграли свою увертюру, теперь вступили политические) соорудил против хозворот барикаду. 2-й и 3-й лагпункты соединились проломом, и больше не было в них надзирателей, не было власти МВД.
Но что случилось с тем, кто успел прорваться на женский лагпункт и теперь отрезан был там? События перемахнули через развязное презрение, с которым блатные оценивают баб. Когда в хоздворе загремели выстрелы, то проломившиеся сюда, к женщинам,
по судьбе. Женщины спрятали их. На поимку вошли безоружные солдаты, потом -
и вооружённые. Женщины мешали им искать и отбивались. Солдаты били женщин
кулаками и прикладами, таскали и в тюрьму (в жензоне была предусмотрительно
своя тюрьма), а в иных мужчин стреляли.
Испытывая недостаток карательного состава, командование ввело в женскую зону "чернопогонников" - солдат строительного батальона, стоявшего в Кенгире. Однако солдаты стройбата отказались от несолдатского дела!
– и пришлось их увести.
А между тем именно здесь, в женской зоне, было главное политическое оправдание, которым перед своими высшими могли защититься каратели! Они вовсе не были простаками! Прочли ли они где-нибудь такое или придумали, но в понедельник впустили в женскую зону фотографов и двух-трёх своих верзил, переодетых в заключённых. Подставные морды стали терзать женщин, а фотографы фотографировать. Вот от какого произвола защищая слабых женщин, капитан Беляев вынужден был открыть огонь!
В утренние часы понедельника напряжённость сгустилась над баррикадой и проломленными воротами хоздвора. В хоздворе лежали неубранные трупы. Пулемётчики лежали за пулемётами, направленными на те же всё ворота.
В освобожденных мужских зонах ломали вагонки на оружие, делали щиты из досок, из матрацев. Через баррикаду кричали палачам, а те отвечали. Что-то должно было сдвинуться, положение было неустойчиво слишком. Зэки на баррикаде готовы были и сами идти в атаку. Несколько исхудалых сняли рубахи, поднялись на баррикаде и, показывая пулемётчикам свои костлявые груди и рёбра, кричали: "Ну, стреляете, что же! Бейте по отцам! Добивайте!"
И вдруг на хоздвор к офицеру прибежал с запиской боец. Офицер распорядился взять трупы, и вместе с ними краснопогонники покинули хоздвор.
Минут пять на баррикаде было молчание и недоверие. Потом первые зэки осторожно заглянули в хоздвор. Он был пуст, только валялись там и здесь лагерные чёрные картузики убитых с нашитыми лоскутиками номеров.
(Позже узнали, что очистить хоздвор приказал министр внутренних дел Казахстана, он только что прилетел из Алма-Аты. Унесенные трупы отвезли в степь и закопали, чтоб устранить экспертизу, если её потом потребуют.)
Покатилось "Ура-а-а!.. Ура-а-а.." - и хлынули в хоздвор и дальше в женскую тюрьму - и всё соединилось! Всё было свободно внутри главной зоны!
- только 4-й тюремный лагпункт оставался тюрьмой.
На всех
– было кому в уши вбирать оскорбления! Против вышек собирались и кричали им (а женщины,
конечно, больше всех): "Вы - хуже фашистов!.. Кровопийцы!.. Убийцы!.."
Обнаружился, конечно, в лагере священник и не один, и в морге уже служили панихидную службу по убитым и умершим от ран.
Что за ощущения могут быть те, которые рвут грудь восьми тысячам человек, всё время и давеча и только что бывших разобщенными рабами - и вот
соединившихся и освободившихся, не по-настоящему хотя бы, но даже в
прямоугольнике этих стен, под взглядами этих счетверённых конвоиров?!
Экибастузское голодное лежание в запертых бараках - и то ощущалось прикосновением к свободе! А тут - Февральская революция! Столько подавленное - и вот прорвавшееся братство людей! И мы любим блатных! И блатные любят нас! (Да куда денешься, кровью скрепили! Да ведь они от своего
закона отошли!) И еще больше, конечно, мы любим женщин, которые вот опять рядом с нами, как полагается в человечестве, и сёстры наши по судьбе!
В столовой прокламации: "Вооружайся, чем можешь, и нападай на войска первый!" На кусках газет (другой бумаги нет) чёрными или цветными буквами самые горячие уже вывели в спешке свои лозунги: "Хлопцы, бейте чекистов!" "Смерть стукачам, чекистским холуям!" В одном-другом-третьем месте лагеря, только успевай - митинги, ораторы! И каждый предлагает своё! Думай - тебе
думать разрешено - за кого ты? Какие выставить требования? Чего мы хотим?
Под суд Беляева!
– это понятно! Под суд убийц!
– это понятно. А дальше?..
Не запирать бараков, снять номера!
– а дальше?..
А дальше - самое страшное: для чего это начато и чего мы хотим? Мы хотим, конечно, свободы, одной свободы!
– но кто ж нам её даст? Те суды, которые нас осудили - в Москве. И пока мы недовольны Степлагом или Карагандой, с нами еще разговаривают. Но если мы скажем, что недовольны
Москвой... нас всех в этой степи закопают.
А тогда - чего мы хотим? Проламывать стены? Разбегаться в пустыню?.. Часы свободы! Пуды цепей свалились с рук и плеч! Нет, всё равно не
жаль!
– этот день стоил того!
А в конце понедельника в бушующий лагерь приходит делегация от начальства. Делегация вполне благожелательна, они не смотрят зверьми, они без автоматов, да ведь и то сказать - они же не подручные кровавого Берии.
Мы узнаем, что из Москвы прилетели генералы - гулаговский Бочков, и заместитель генерального прокурора Вавилов. (Они служили и при Берии, но
зачем бередить старое?) Они считают, что наши требования вполне справедливы! (Мы сами ахаем: справедливы? Так мы не бунтовщики? Нет-нет, вполне справедливы!) "Виновные в расстреле будут привлечены к ответственности!" -