40 дней Кенгира
Шрифт:
"А за что женщин избили?" - "Женщин избили?
– поражается делегация.
– Быть этого не может". Аня Михалевич приводит им вереницу избитых женщин.
Комиссия растрогана: "Разберёмся, разберёмся!" - "Звери!" - кричит генералу Люба Бершадская. Еще кричат: "Не запирать бараков!" - "Не будем
запирать".
– "Снять номера!" - "Обязательно снимем", - уверяет генерал, которого мы в глаза никогда не видели (и не увидим).
– "Проломы между
зонами - пусть остаются!
– наглеем мы.
– Мы должны общаться!" - "Хорошо, общайтесь, -
– Пусть проломы остаются". Так братцы, чего нам еще надо? Мы же победили!! Один день побушевали, порадовались, покипели
- и победили! И хотя среди нас качают головами и говорят - обман, обман!
- мы верим! Мы верим нашему в общем неплохому начальству! Мы верим потому, что так нам легче всего выйти из положения...
А что остаётся угнетённым, если не верить? Быть обманутыми - и снова верить. И снова быть обманутыми - и снова верить.
И во вторник 18 мая все кенгирские лагпункты вышли на работу, примирясь со своими мертвецами.
И еще в это утро всё могло кончиться тихо! Но высокие генералы, собравшиеся в Кенгире, считали бы такой исход своим поражением. Не могли же они серьёзно признать правоту заключённых! Не могли же они серьёзно наказывать военнослужащих МВД! Их низкий рассудок извлёк один только урок: недостаточно были укреплены межзонные стены! Там надо сделать огневые зоны!
И в этот день усердное начальство впрягло в работу тех, кто отвык работать годами и десятилетиями: офицеры и надзиратели надевали фартуки: кто знал, как взяться - брал в руки мастерок; солдаты, свободные от вышек,
катили тачки, несли носилки; инвалиды, оставшиеся в зонах, подтаскивали и
поднимали саманы. И к вечеру заложены были проломы, восстановлены разбитые
фонари, вдоль внутренних стен проложены запретные полосы и на концах
поставлены часовые с командой: открывать огонь!
А когда вечером колонны заключённых, отдавших труд дневной государству, входили снова в лагерь, их спешно гнали на ужин, не давая опомниться, чтобы поскорей запереть. По генеральской диспозиции, нужно было выиграть этот первый вечер - вечер слишком явного обмана после вчерашних обещаний, - а
там как-нибудь привыкнется и втянется в колею.
Но раздались перед сумерками те же заливчатые разбойничьи свисты, что и в воскресенье - перекликались ими третья и вторая зоны, как на большом хулиганском гуляньи (эти свисты были еще один удачный вклад блатных в общее дело). И надзиратели дрогнули, не кончили своих обязанностей и убежали из зон. Один только офицер сплоховал (старший лейтенант интендантской службы Медведев), задержался по своим делам и взят был до утра в плен.
Лагерь остался за зэками, но они были разделены. По подступившимся к внутренним стенам - вышки открывали пулемётный огонь. Нескольких уложили,
нескольких ранили. Фонари опять все перебили из рогаток, но вышки светили
ракетами. Вот тут второй зоне пригодился хозофицер: с одним оторванным
погоном его привязали к концу стола, выдвинули к предзоннику, и он
своим: "Не стреляйте, я здесь! Здесь я, не стреляйте!"
Длинными столами били по колючке, по свежим столбикам предзонника, но под огнём нельзя было ни проломить стену, ни лезть через неё - значит, надо
было подкопаться. Как всегда, в зоне не было лопат, кроме пожарных. Пошли в
ход поварские ножи, миски.
В эту ночь, с 18 на 19 мая, прошли подкопами все стены и снова соединили все лагпункты и хоздвор. Теперь вышки перестали стрелять, а инструмента на хоздворе было вдоволь. Вся дневная работа каменщиков с погонами пошла на смарку. Под кровом ночи ломали предзонники, пробивали стены и расширяли проходы, чтобы не стали они западнёй (в другие дни их сделали шириной метров в двадцать).
В эту же ночь пробили стену и в 4-й лагпункт, тюремный. Надзорсостав, охранявший тюрьмы, бежал кто к вахте, кто к вышкам, им спускали лестницы. Узники громили следственные кабинеты. Тут были освобождены из тюрьмы и те, кому предстояло стать во главе восстания: бывший полковник Красной армии Капитон Кузнецов (выпускник Фрунзенской академии, уже немолодой; после войны он командовал полком в Германии, и кто-то у него сбежал в Западную - за это
и получил он срок; а в лагерной тюрьме он сидел "за очернение лагерной
действительности" в письмах, отосланных через вольняшек); бывший старший
лейтенант Красной армии Глеб Слученков (он был в плену; как некоторые
говорят - и власовцем).
В "новой" тюрьме сидели жители посёлка Кенгира, бытовики. Сперва они поняли так, что в стране - всеобщая революция, и с ликованием приняли
неожиданную свободу. Но быстро узнав, что революция - слишком местного
значения, бытовики лояльно вернулись в свой каменный мешок и безо всякой
охраны честно жили там весь срок восстания - лишь за едою ходили в столовую
мятежных зэков.
Мятежных зэков!
– которые уже трижды старались оттолкнуть от себя и этот мятеж и эту свободу. Как обращаться с такими дарами, они не знали, и
больше боялись их, чем жаждали. Но с неуклонностью морского прибоя их
бросало и бросало в этот мятеж.
Что оставалось им? Верить обещаниям? Снова обманут, это хорошо показали рабовладельцы вчера, да и раньше. Стать на колени? Но они все годы стояли так и не выслужили милости. Проситься сегодня же быть наказанными?
– но
наказание сегодня, как и через месяц свободной жизни, будет одинаково
жестоко от тех, чьи суды работают машинно: если четвертаки, так уж всем
вкруговую, без пропуска.
Бежит же беглец, чтоб испытать хоть один день свободной жизни! Так и эти восемь тысяч человек не столько подняли мятеж, сколько бежали в свободу, хоть не надолго! Восемь тысяч человек вдруг из рабов стали свободными, и предоставилось им - жить! Привычно ожесточенные лица смягчились до добрых
улыбок.4 Женщины увидели мужчин, и мужчины взяли их за руки. Те, кто