42-я параллель
Шрифт:
Когда Михельсона пришли проведать жена и дети, он познакомил их с Чарли и сказал, что лежать рядом с таким умным молодым, человеком - одно удовольствие, не замечаешь, что болен. Чарли стало не по себе, когда он разглядел, какие они исхудавшие и бледные и как легко они одеты, а погода стояла такая холодная. Он выписался из больницы раньше Михельсона, и, когда нагнулся пожать его иссохшую, костлявую руку, тот сказал ему на прощание:
– Почитайте Генри Джорджа 161 , молодой человек, слышите? Вот кто знает, чем помочь делу, и по-настоящему знает, черт его побери.
161. Генри Джордж (1839-1897) - проповедник теории разрешения
Чарли так приятно было шагать по занесенной снегом улице и чувствовать, как сухой колючий ветер выдувает запах йода и больничной палаты, что он сейчас же позабыл напутствие старика.
Первым долгом он направился к Свенсонам. Эмиска спросила его, где Эд Уолтерс. Он сказал, что еще не был дома и не знает. Казалось, ее что-то беспокоит, и он удивился этому.
– А разве Зона не знает?
– спросил он.
– Ну, Зона завела нового поклонника и только о нем и думает.
Потом она улыбнулась ему, погладила его руку и приласкала его; они уселись на диван, и она достала пирожное собственного изготовления, и он не выпускал ее руки, и поцелуи были совсем липкие, и Чарли был счастлив. Когда пришла старшая сестра, она разахалась, как он исхудал, и сказала, что теперь его надо откармливать и чтобы он остался ужинать. Мистер Свенсон сказал, чтобы он приходил каждый вечер к ужину, пока он совсем не поправится. После ужина они в гостиной играли в карты и прекрасно провели время.
Придя домой, Чарли в передней встретил хозяйку. Она сказала, что его товарищ скрылся, не заплатив за квартиру, и если он сейчас же не расплатится за обоих, то она не пустит его в комнату. Он долго убеждал ее и сказал, что пришел прямо из больницы, и в конце концов она согласилась держать его еще неделю. Она была полная незлобивая женщина с морщинками на щеках и в желтом ситцевом переднике со множеством кармашков. Когда Чарли поднялся к себе в комнату, где он с Эдом прожил всю зиму, ему показалось там ужасно холодно и одиноко. Он улегся в ледяную постель и лежал, весь дрожа, чувствуя себя слабым и маленьким, готовый заплакать и не находя объяснения, почему Эд скрылся, не оставив ему ни строчки, и почему Эмиска так странно посмотрела на него, когда он сказал, что ничего не знает об Эде.
На другое утро он пошел в мастерские и получил прежнюю работу, хотя он так ослабел, что толку от него было мало. Мастер отнесся к нему сочувственно и сказал, чтобы первые дни он не слишком надрывался, но за время болезни заплатить не захотел, потому что Чарли не был старым служащим и не взял удостоверения у фабричного доктора. Вечером Чарли пошел в кегельбан, где обычно подрабатывал Эд. Буфетчик сказал, что Эд смылся в Чикаго после большого скандала с кражей каких-то часов.
– А по мне, оно и лучше, скатертью дорога, - сказал он.
– У этого парня повадки большого мерзавца.
Пришло письмо от Джима; брат писал, что мама пишет из Фарго и беспокоится о нем и что Чарли не мешало бы пойти проведать их, и вот он наконец собрался и пошел к Фогелям в ближайшее воскресенье. Увидев Джима, он первым делом сказал, что вся эта история с "фордом" просто глупое мальчишество, и они пожали друг другу руки, и Джим сказал, что это давно забыто, и никто слова не скажет, и чтобы Чарли оставался с ними обедать. Обед был прекрасный, и пиво прекрасное. Малыш Джима такой занятный; забавно подумать, что он теперь дядя; даже Хедвиг не казалась такой сварливой. Гараж давал хороший доход, и старый Фогель предполагал закрыть конюшню и уйти на покой. Когда Чарли рассказал, что посещает вечерние курсы, старик Фогель стал внимательно прислушиваться к его словам. Кто-то упомянул имя Лафоллета, и Чарли сказал, что это великий человек.
– Напрасно бить феликий шеловьек, когда идешь по лошной дорога, сказал старый Фогель, обсасывая пивную пену с усов. Он отхлебнул еще глоток из своей кружки и посмотрел на Чарли поблескивавшими голубыми глазами.
– Но это нишего, это всегда так в нашапье... мы еще стеляем из теня социалиста.
Чарли вспыхнул и сказал:
– Ну, я в
И тетушка Гартман положила ему на тарелку еще порцию зайца с лапшой и картофельным пюре.
Однажды холодным мартовским вечером он повел Эмиску смотреть "Рождение нации" 162 . От картин сражений, от музыки и фанфар их бросало то в жар, то в холод. У обоих выступили слезы, когда два главных героя встретились на поле битвы и умерли на поле битвы друг у друга в объятиях. Когда на экране появился ку-клукс-клан, Чарли тесно прижал ногу к ноге Эмиски, а она так глубоко впилась ему ногтями в колено, что ему стало больно. Когда они вышли, Чарли заявил, что, ей-богу, поедет в Канаду, и поступит в армию, и отправится в Европу поглядеть на великую войну. Эмиска сказала, чтобы он не дурил, а потом как-то странно посмотрела на него и спросила, уж не за англичан ли он. Он сказал, что ему все равно, кто возьмет верх, потому что, кто бы ни победил, в выигрыше останутся одни банкиры.
162. "Рождение нации" - фильм известного режиссера Дэвида Уарка Гриффита (1875-1948), одного из основоположников американской кинематографии. Расцвет его творчества совпал с первой мировой войной. Фильм "Рождение нации", в котором сказались расистские и ура-патриотические настроения Гриффита, был снят в 1915 г.
– Ах, это все так ужасно, - сказала она.
– Не будем об этом больше говорить.
Когда они вернулись к Свенсонам, мистер Свенсон сидел в гостиной без пиджака и читал газету. Он встал и, озабоченно нахмурясь, пошел навстречу Чарли, видимо собираясь ему что-то сказать, но Эмиска покачала головой. Он пожал плечами и вышел из комнаты. Чарли спросил Эмиску, что это старик так хмурится. Она порывисто обхватила его, положила ему голову на плечо и разразилась рыданиями.
– В чем дело, кисонька, ну в чем же дело, кисонька?
– бормотал он. А она все плакала и плакала, пока слезы не потекли у него по щеке и по шее, тогда он сказал: - Ну перестань же, ради бога, кисонька. Ты мне испортишь воротничок.
Она тяжело опустилась на диван, и видно было, что она изо всех сил старается удержаться от слез. Он сел рядом с ней и стал гладить ее руку. Вдруг она вскочила и выбежала на середину комнаты. Он потянулся обнять и приласкать ее, но она оттолкнула его.
– Чарли, - сказала она жестким, натянутым тоном, - мне надо сказать тебе... у меня, вероятно, будет ребенок.
– Да ты что, рехнулась? Ведь я же никогда...
– Ну значит, другой... Господи, я убью себя.
Чарли взял ее за руки и усадил на диван.
– Успокойся и скажи толком, в чем дело.
– Побей меня, - истерически хохотала Эмиска, - ну бей, бей кулаком!
Чарли весь как-то обмяк.
– Да говори же, в чем дело, - сказал он.
– Неужели Эд? Быть не может.
Она подняла на него испуганные глаза, ее лицо по-старушечьи осунулось.
– Нет, нет... это вот как... Понимаешь. У меня уже второй месяц задержка, и, знаешь, я ничего не понимаю в этом и спросила Анну, и та сказала, что у меня, наверное, будет ребенок и что нам надо непременно сейчас же пожениться, и надо было ей, паршивке, наябедничать обо всем папе, и я не могла сказать ему, что это не ты... Они, понимаешь, думают, что это ты, и папа говорит, что раз уж пошла теперь такая молодежь, что же делать, и надо только нам пожениться, и я думала, что не проговорюсь, и ты бы никогда не узнал, но, милый, я не могла не сказать тебе.
– А, черт, - еле выговорил Чарли. Он смотрел на розовые цветы и бахрому абажура стоявшей возле него на столе лампы, и на бахромчатую скатерть, и на собственные ботинки, и на розы, вышитые на ковре.
– Как же это?
– Это случилось, когда ты лежал в больнице, Чарли. Мы выпили ужасно много пива, и он повез меня в отель. Просто я скверная, вот и все. Он швырял деньгами, и мы поехали в такси, и я, должно быть, с ума сошла. Нет, просто я скверная женщина, вот и все, Чарли. Я встречалась с ним каждый вечер, пока ты лежал в больнице.