52 Гц
Шрифт:
— А что? — спросил Майкл. — Я аккуратно.
— Майкл!.. — напряженно воскликнул Джеймс. На картине, розово-золотые в лучах солнца, поднимались острые пики Гималаев. — Майкл, это Рерих?..
— Ну да, — сказал тот. Тревожно спросил: — А что, не нравится?.. Ты же был в Гималаях, я подумал, пусть будет напоминание…
Джеймс осторожно положил картину на диван, как величайшую драгоценность, и метнулся к Майклу за кухонную стойку, схватил за ворот пальто, встряхнул.
— Ты идиот!.. — глаза у него сияли. — Господи — я люблю тебя — ты такой идиот!.. Это же Рерих!.. Майкл!..
Он обхватил его обеими руками, ударился лбом в твердое плечо раз-другой, нервно смеясь и повторяя, что Майкл псих, полный псих.
— Так, давай для ясности, — твердо сказал Майкл, намереваясь окончательно все прояснить, — тебе понравилось?
— Да, — Джеймс вскинул голову. — Да. Да. Да! Но ты… ты просто… у меня нет слов!.. Меня дрожь пробирает, когда я думаю, что с ней могло случиться, пока ты таскал ее в… — он взмахнул рукой, уронил ее, — по супермаркету!.. Подмышкой!.. Ты не мог зайти, оставить ее и потом уйти?..
— Мне было лень, — признался Майкл. — Я не хотел ходить туда-обратно.
Джеймс закатил глаза и со стоном хлопнул себя ладонью по лбу. Он смеялся, прижимал пальцы к глазам — не веря, что Майкл оказался способен на такую чудовищную небрежность с сокровищем, качал головой. Потом, выдохнув, взял себя в руки.
— Ты все равно сейчас пойдешь туда еще раз, — твердо сказал он. — Мы забыли шампанское.
— Я купил пиво, — Майкл поднял картонную упаковку с шестью бутылками. — Может, к черту шампанское?..
— Нет, мы не будем отмечать твое возвращение пивом, — отрезал Джеймс.
Майкл усмехнулся. Ему нравился такой Джеймс. Хотя будь в его голосе меньше нервозности и больше повелительного тона, было бы легче поверить, что он держит ситуацию под контролем. Он ласково хлопнул Бобби по шее, чтобы посторонился.
— Ключи! — окликнул его Джеймс у двери, догнал. — И еще ты забыл!..
Майкл развернулся, машинально тронул карман — бумажник он точно не забыл, а что еще ему было нужно?.. Зонт?
Джеймс поймал его за руку, поднял ему левую ладонь. И надел на безымянный палец кладдахское кольцо — сердцем внутрь, короной наружу. Майкл стоял с поднятой рукой, смотрел на него, онемев — почти так же, как Джеймс смотрел на картину. Вот так просто. Вот так легко. Мгновение — и ты уже не тот, что был раньше.
— Это ответ на твое предложение, — сказал Джеймс, улыбаясь и внимательно разглядывая лицо Майкла. — Я понимаю, что ситуация требовала красивых слов, но я пока не хочу думать о втором браке. А вот ты, — он показал глазами на кольцо, — ты официально занят.
Майкл улыбнулся. Сначала неуверенно, потом все шире.
— Я бы сказал, что это будет тяжелое испытание для моей полигамности… но, по-моему, я забыл положить ее в чемодан, когда собирался.
— Вот и посмотрим, — сказал Джеймс и обнял его за шею, чтобы поцеловать.
Майкл ответил мгновенно, обхватил за пояс, прижал к себе. Джеймс, увлеченный поцелуями, невольно отступал назад, когда Майкл теснил его к дивану.
Только когда он наткнулся на подлокотник и чуть не упал спиной на оставленную картину — он раскрыл глаза и оттолкнул Майкла от себя. Оглянулся —
— Иди, — велел он. И вдруг смягчился: — Или нет. Пойдем вместе.
Майкл потрогал на пальце непривычное серебряное кольцо. Две руки, увенчанные короной, держали сердце.
— Или вместе никуда не пойдем, — предложил Майкл, привлекая Джеймса обратно к себе и устраивая его руки у себя на плечах. Джеймс смотрел на него, улыбаясь, едва заметно покусывая губу. Разглядывал его лицо, будто давно не видел и забыл, как оно выглядит.
— Можно и так, — согласился он.
Оглянулся, посмотрел на картину. Задумался, глядя на нее.
— Ты говорил, ты хотел посмотреть мир, — сказал он.
— Прямо сейчас я хочу посмотреть, как ты снимаешь штаны, — отозвался Майкл. — Мир подождет до завтра.
Джеймс ответил тихим смешком. Потом посерьезнел. Спросил:
— Что ты будешь делать, если не сложится?.. Ни с независимым кино, ни с европейским?
Майкл с видом фаталиста пожал плечами.
— Если не сложится — открою автомастерскую.
Эпилог
Белая яхта покачивалась возле пирса. Волны сверкали от солнца, по бортам скользили золотые блики. Ветер игрался с британским флагом на корме, трепал его, звякал стальным тросиком. Над водой перекрикивались чайки, раскинув длинные белые крылья. Сразу за пирсом начинался маленький городок, а за ним над цветными двускатными крышами поднимались темно-зеленые холмы, похожие на спину огромного зверя, прикорнувшего у залива.
Джеймс спрыгнул на деревянный настил со швартовочным концом в руках, закрепил его, махнул Майклу, что все в порядке. Потом развернулся, огляделся, поставив руки на пояс. Белые домики с голубыми, зелеными, красными крышами тянулись по обе стороны от залива. На вершинах холмов проглядывали снежные языки. Северный лес не добирался до них, толпился в изножье. Только трава и кустарники поднимались по склонам.
Город лежал и ждал, когда они пройдут по его улицам — поглазеют в витрины, возьмут по чашке кофе и посидят в открытом на лето кафе, жмуря глаза от ветра с воды и молча улыбаясь друг другу, думая об одном и том же. Заглянут в крошечную старую церковь и Джеймс посидит там на заднем ряду, но без фресок и витражей ему это быстро наскучит: тут не полюбуешься архитектурным изяществом сводов, стрельчатыми окнами и мраморными статуями святых, позолотой, бронзой, картинами, величественным органом. Это не католические кафедралы — это лютеранские церкви. Белые стены, тесные скамьи, алтарь — и ничего больше не нужно.
— А мне нравится, — скажет Майкл. — В соборах красиво, но тут ты словно приходишь не к Богу, а заглянул за советом к соседу. Ближе к людям, что ли.
И они затеют спор на полдня о христианстве, Боге, католицизме и архитектуре.
Джеймс воткнул в волосы солнечные очки, подождал, пока Майкл спустится к нему с главной палубы. Город лежал, предлагая поддаться мальчишескому любопытству и потеряться в нем. Потеряться, держась за руки, и найтись где-то в живописном закоулке — а в нем потеряться вновь.