52 Гц

Фальк Макс

— Нет, — мягко сказал Винсент и успокаивающе, снисходительно улыбнулся. — Конечно, нет. Ты не должен. Мы с Джеймсом познакомились девять лет назад.

— Он сказал, вы вместе семь лет, — бросил Майкл, мелочно радуясь, что смог поймать его на лжи.

— Да, — Винсент кивнул. — Это правда. Мы начали встречаться не сразу.

Майкл отвернулся к окну, вновь уставился на горизонт. Этот вариант он не предусмотрел, ему вообще в голову не приходило, что можно тянуть так долго. Зачем?.. Если ты хочешь кого-то — ты просто идешь и берешь, а не ходишь вокруг да около. А чтобы понять, что у тебя на кого-то стоит, много ума не нужно.

— Я люблю его много лет, — спокойно признался Винсент. — Сначала я влюбился в его стихи.

Я не знал — кто он, как выглядит, чем занимается. Но я увидел, что он пишет их кровью из сердца.

<i>В океане тихо и гулко,

пахнет солью,

камнями,

прибоем

и черными скалами.

В океане бездонная пустота.</i>

Майкл вздрогнул, когда Винсент процитировал ему несколько строк. В них послышалось что-то знакомое, по рукам пробежали мурашки. Будто эти слова когда-то были написаны у Майкла под кожей, а Джеймс достал их оттуда, вытянул за чернильный извивающийся хвостик, как паразита, и бросил на бумагу, как были, прямо в кровавых брызгах.

— Я написал ему, представился. Попросил отправить мне что-нибудь еще. Мы встретились, когда я начал готовить к публикации его сборник. И… ты сам понимаешь. В нем что-то есть. Я сказал ему, что с первой же встречи он интересен мне как человек, а не как автор. Но он говорил только о тебе, — со вздохом сказал Винсент. — Он очень долго не мог забыть тебя.

У Майкла загорелось лицо, запылали уши. Он нервно потянулся к карману за сигаретами. Слушать эту историю в изложении Винсента было почти невыносимо. Почему Джеймс не рассказал этого сам?.. Тогда, сразу?.. Или потом, раз уж судьба свела их на съемках?.. Почему он сейчас должен узнавать это от какого-то левого козла?!

Майкл опустил окно, сунул в рот сигарету, забыв спросить Винсента, не против ли тот. Он жаждал подробностей, пересказа их встреч и разговоров — и одновременно не хотел ничего знать, ему было легче, когда он ничего не знал обо все этом, когда просто считал Джеймса законченным мудаком, который бросил его.

— Он очень много писал, — сказал Винсент. — Талантливо, ярко. Пытался пережить то, что с вами произошло.

Майкл, не двигаясь, смотрел в окно, выдыхал дым в поток встречного воздуха, не отнимая сигарету ото рта. Делал вид, что не слышит. Что ему все равно, ему плевать. Боялся пошевелиться, чтобы не выдать себя.

— В его стихах было много ненависти, отчаяния, — продолжал Винсент. — В нем самом. Его ровесники — те, с кем он учился, общался — они считали, что Джеймс просто один из этих депрессивных эмо-подростков, которые одеваются в черное и режут себе руки. Звучит очень банально, знаю — но никто просто не понимал, через что ему пришлось пройти, через что он продолжал проходить. Не то чтобы над ним кто-то смеялся, просто… его не воспринимали всерьез. Ну, подумаешь, какие трагедии могут быть в жизни современного человека в восемнадцать лет?.. Родители не разрешили поехать с друзьями за город? Не позволили устроить вечеринку дома?

«Не дали завести собаку», — хотел было сказать Майкл, но промолчал. Винсент наверняка это знал, наверняка за эти годы он узнал Джеймса лучше, чем Майкл успел за их короткий роман. Он должен был знать про собаку, раз даже про него знал.

— Он не сразу начал откровенничать, — сказал Винсент. — Но мы общались. Я попытался его растормошить, но понял, что я с этим не справлюсь, Джеймсу была нужна настоящая помощь, а не просто дружеское участие. Однажды я заехал к нему и встретил его отца. Оказалось, Джеймс перестал отвечать на его звонки, и он приехал проверить, что случилось. Мы познакомились, разговорились. Сначала Колин отнесся ко мне настороженно, но со временем мне удалось убедить его, что я хочу помочь, а не навредить еще больше. Он сам сожалел, глядя, чем все обернулось. Мне кажется, он не до конца понимал, что это не затянувшийся переходный возраст и не бунт, а критическое состояние. Он согласился

оплачивать психолога, трижды в неделю я отвозил Джеймса на встречи. И… что-то начало меняться. Мы общались. Ходили в кино, в галереи, на концерты. Джеймс был очень замкнутым. Переживал все в себе. Я знал, что случилось, в общих чертах — его отец рассказал мне. Потом Джеймс заговорил о тебе сам. И это было… словно сошла лавина. Он говорил, говорил, говорил. Что любит тебя, что ненавидит тебя. Что ненавидит себя за то, что любит тебя. Что ненавидит отца за то, что тот сделал с ним. Что не понимает — за что? За что вы оба так поступили с ним?

Майкл молчал, глядя в одну точку. Он вдыхал голос Винсента, его сочувствие и сожаление, и они застревали в горле, вставали поперек глотки, как комок шерсти у кота — ни откашлять, ни проглотить, только подавиться им. Винсент глянул на него, замолчал, будто решил, что не стоит вдаваться в детали. От его милосердия Майклу хотелось кричать — уж лучше бы тот говорил дальше.

— Если хочешь знать мое мнение, — сказал Винсент, хотя Майкл даже взмахом ресниц не намекал, что его интересует чужое мнение, — то я считаю, что с вами поступили несправедливо. И с ним, и с тобой, но особенно с ним. Он был на грани, когда я его встретил. Не знаю, какое чудо уберегло его от героина или чего-нибудь хуже. Он много пил. Он так сильно любил тебя, что разлука была для него ежесекундной агонией. Он много раз говорил, что хотел бы умереть, лишь бы перестать чувствовать боль. Я не собирался занимать твое место, — Винсент пожал плечами. — Я понимал, что его чувство к тебе сильнее, чем все, что я когда-либо видел. Но оно его убивало. Я пытался что-то сделать, чтобы помочь. Развлекал его, ухаживал за ним. Пытался радовать мелочами… Я не скрывал, что люблю его, но не очень-то рассчитывал на ответ. Я видел, что в нем сейчас просто нет ни сил, ни желания отвечать, и я просто был рядом.

Майкл хотел попросить его заткнуться, но не сумел открыть рот. Ему не хотелось знать, что было потом, как они медленно сходились два года, где они первый раз поцеловались и как Винсент сделал ему предложение. Майкл хотел бы заткнуть уши руками и просто не слышать ничего. Выбросить из головы все эти картины, которые невольно вставали перед глазами. Как медленно умирал от горя <i>его мальчик</i>. Тот, кого он больше не видел в Джеймсе — потому что его больше не было.

— Он говорил, что не хочет и не может ответить мне. И я не настаивал. Но однажды он просто появился у меня на пороге. Промокший под дождем, пьяный. У него что-то случилось. Он не стал ничего объяснять, я не стал тогда спрашивать. Просто впустил его. И он остался.

— Почему? — сиплым шепотом спросил Майкл. Он сам себя едва слышал, но у Винсента, кажется, был отличный слух.

— Спроси его сам, — сказал он. — Он расскажет, если захочет.

— А ты не хочешь? — Майклу уже нечего было терять, вряд ли он сейчас услышал бы что-то страшнее.

— А я не хочу, — устало подтвердил Винсент. — За все эти годы мы с ним говорили о тебе чаще, чем о нас с ним. Я даже сейчас продолжаю, — Винсент потер лоб, будто не мог поверить, что все это с ним сейчас происходит.

Майкл тоже не мог. Не мог понять сейчас, что же его тогда остановило. Запрет Колина? Ерунда — он всегда жил, нарушая запреты, ломая чужие правила и устанавливая свои. Так почему же слова Сары, что Джеймс уже не один, остановили его? Почему он решил ничего не выяснять, смирился, даже не попытался поговорить? Потому что в глубине души всегда знал, что этим все кончится?.. Потому что Джеймс был слишком хорош для него. И Майкл всегда понимал, что не сможет дать Джеймсу то, что ему нужно. Даже зарабатывая огромные деньги, он оставался выскочкой, парнем из ниоткуда, неспособным поддерживать заумную беседу — мог только сидеть с краю и слушать, как тогда, в доме Сары, как Джеймс охотно болтает с теми, кто может его понять.