66 градусов северной широты
Шрифт:
Он предпочитал разговаривать с матерью Халлгримура, но та появлялась в Храуне гораздо реже.
Бенедикт спустился к берегу и пустил Скьёне галопом. Лошадь и всадник с восторгом неслись по бурунам и черному песку. В нескольких километрах перед ними поднималась Голова Буланда, массивная, поросшая травой скала, выступающая в море. Вершину ее затягивала большая туча. Казалось, она медленно сползает к морю.
Бенедикт повернул к дороге и мосту через реку Фрода. Там, согласно преданиям, жила красавица Турид, за которой тысячу лет назад ухаживал Бьярн из Брейдавика. Тот самый
Но с отцом Бенедикта все сложилось иначе. Он так и остался лежать на дне озера Свине — по крайней мере там упокоились его кости.
И ни Бенедикт, ни Халлгримур никому не говорили о том, что услышали в тот роковой день.
Бенедикт понимал, что отец поступал дурно, изменяя матери, но не винил его в этом. Мать лишилась мужа, что было гораздо хуже. Она была крепкой женщиной, хорошо справлялась с хозяйством. Вдовство было в Исландии обычным делом: многие мужья гибли в море, кое-кто в горах. В семье было четверо детей; Бенедикт и Хильдюр, его старшая сестра, помогали матери как могли, но он не был прирожденным фермером в отличие от Халлгримура или отца.
Во всем был виноват Гуннар.
Странно, но за те несколько дней, что были проведены в Олафсвике у тети и дяди, он совершенно забыл о Гуннаре. Пламя ярости, не затухавшее в груди, погасло.
Но теперь, на берегу Фроды, вновь ожили сцены эпического соблазнения, свершившегося много столетий назад.
Бенедикт с опаской начал подниматься по тропе, шедшей по краю Головы Буланда. Солнце теперь светило сзади, туча находилась всего в нескольких метрах над ним.
Ему вспомнилось, как он впервые взбирался по этой тропе. В то лето он в сопровождении отца, которому было суждено прожить еще лишь год, навещал свою тетю в Олафсвике. Бенедикту было до смерти страшно. О Голове Буланда рассказывали всевозможные истории о троллях, сбрасывавших в море путников, о преступниках, повешенных там, о ведьмах, побиваемых каменьями. Но страх в него вселяли не эти легенды, а сама тропа, проходящая по узенькому выступу, высеченному в склоне горы, в сотнях метров над бушующими волнами.
Особенно его волновала притча об отце и сыне, живших по разные стороны горы. Они поссорились и стали злобными врагами. Однажды они встретились на склоне, дорогу никто не хотел уступать, и они разъехались рысью, и лишь каким-то чудом никто не упал. Однако потом они обнаружили, что серебряные пуговицы, пришитые у каждого на боковой стороне брюк, оказались оторваны.
На противоположном склоне лежал камень, который Бенедикт, проходя мимо, потрогал «на счастье». Ему хотелось, чтобы и на этой стороне имелся камень, приносящий счастье. В таком случае его можно было бы потрогать на обратном пути.
Извилистая тропа поднималась все выше и выше. Туман окутывал лошадь и мальчика холодными влажными объятиями. Они были уже так высоко, что до Бенедикта не доносился шум прибоя, бьющегося внизу о скалы. Слышен был только стук копыт по камню да звук капели вокруг. Он очень надеялся, что не встретится ни с кем.
Бенедикт мог сосредоточиться только на том, чтобы сохранять равновесие. Все зависело
Тропа все поднималась и поднималась. Наконец они подъехали к месту, где она исчезала почти полностью. Скьёна сбросила копытом камень, и он полетел в море. Кобыла, всхрапнув, остановилась, видимо, не зная, куда направиться дальше.
И тут Бенедикт услышал стук копыт. Через несколько секунд из-за большого валуна появился всадник.
— Привет! — крикнул он.
Бенедикт узнал голос Гуннара.
— Это Бенни?
— Да.
Гуннар пришпорил лошадь, но та, осторожно ступая, сделала лишь несколько шагов и остановилась метрах в двух от Скьёны.
— Что ты здесь делаешь? — дружелюбно спросил Гуннар.
— Возвращаюсь с конфирмации двоюродного брата в Олафсвике.
— А, да, твоя мать говорила мне об этом. Его зовут Торгильс — так ведь, сынок?
Бенедикт скривился. Он терпеть не мог, когда Гуннар называл его сынком. Испытывая страх, он злился еще больше.
— Осади-ка Скьёну, сынок, всего на несколько шагов. Тогда мы сможем разъехаться.
— Но ей не будет ничего видно, — возразил Бенедикт. — Она свалится с обрыва.
— Не беспокойся, не свалится. Ничего не случится. Только пусть пятится медленно. Не пугай ее.
Но Бенедикта парализовал страх.
— Не могу. Придется пятиться вам.
— Не пойдет. Мне нужно отступать гораздо дальше, чем тебе. Давай-давай. Тут всего пять метров. Если попробуем разъехаться здесь, один из нас сорвется.
Внезапно Бенедикт понял, что нужно сделать. Собрался с духом и осторожно потянул уздечку. Скьёна прижала уши, но стала пятиться. Еще один камень полетел с утеса и скрылся в клубящейся где-то внизу туче.
— Вот так, — спокойно и ободряюще проговорил Гуннар. — Вот так, Бенни. Лошадка ведет себя замечательно. Вы почти на месте.
И действительно, Скьёна и Бенедикт уже были на тропе, достаточно широкой, чтобы разминуться двум лошадям.
— Так, стой неподвижно, — продолжал отдавать команды Гуннар и мягко тронул лошадь. Он медленно объезжал Бенедикта со стороны бездны.
На какой-то миг Бенедикта охватило сомнение. Он понимал — то, что будет или не будет сделано в ближайшие две-три секунды, изменит его жизнь.
Он высвободил левую ногу из стремени. Словно невзначай упер ее в круп лошади Гуннара.
И толкнул.
Суббота, 19 сентября 2009 года
Он остановил машину у обочины там, где кончилась дорога, взял бесформенную брезентовую сумку, лежавшую на переднем сиденье рядом с ним, и вступил на овечью тропу, вьющуюся по склону горы.
Он находился в трех километрах от ближайшей грунтовой дороги и в четырех — от ближайшей фермы. Ни той ни другой не было видно. Значит, и его никто не мог ни видеть, ни слышать.
Он поднял взгляд на покрытый буйной зеленью склон горы. Было еще темно, но края облаков у вершины уже окрашивались в голубовато-серый цвет. Дул ветер, но не такой сильный, как накануне. Он надеялся, что там, куда вела тропа, будет тише и что скоро станет светлее.