8том. Литературно-критические статьи, публицистика, речи, письма

Франс Анатоль

Богатый на выдумки автор повести «Дафнис и Хлоя» был, безусловно, одним из таких людей. Но течение диегематистов не относится лишь к одному периоду истории. Возникнув во времена Адриана, оно уходит в далекое будущее, в мрачную эпоху христианства. Нам ничего неизвестно о диегематике, оставившем шедевр этого жанра. В древнейшей рукописи его сочинения, которая из монастыря Монте-Кассино попала во Флорентинскую библиотеку, имя его совсем не упоминается. В другой рукописи он именуется Лонгом(

) Это имя мало похоже на греческое. Шелль полагает, что

стоит здесь вместо

(«повествование»). Но такая ошибка в транскрипции трудно

объяснима; Фридрих Якобс и Пиколос считают ее невозможной. Впрочем, подобные варварские имена стали распространяться, когда эллинская культура была поглощена Римской империей. В «Антологии» Плануда можно встретить Руфинов и Гаев, говорящих на языке Феокрита и Симонида. Но в какое же время жил этот Лонг, поскольку о нем приходится говорить? Неизвестно. Свида перечисляет самых незначительных диегематиков, но автор «Дафниса и Хлои» ему, по-видимому, неизвестен. Некоторые эллинисты, принимая во внимание его несколько искусственный, но чистый греческий язык, полагают, что жил он не позднее III века. Иные склонны отвести ему место в мрачной империи Феодосия [242] . Мне бы хотелось видеть в нем одного из тех византийцев, что встречались столь редко. Если вспомнить, что некоторые, причем весьма изящные анакреонтические оды были составлены в Константинополе, в довольно позднюю эпоху, то нельзя поручиться, что Лонг не был монахом. Его книга — языческая от начала до конца, это так. Но она сделана в подражание древним. Как бы это ни показалось неожиданным, мы все же можем полагать, что этот Эрот из слоновой кости, столь поразительной работы, был изваян в келье монаха-библиотекаря. У этого монаха, если только он вообще существовал, голова, по-видимому, была набита многими престранными и удивительными знаниями. Вообразите себе его: тощий, пожелтевший, иссохший, с лицом мумии и глазами, потускневшими от чтения рукописей всевозможных поэтов и никогда не видавшими дерева.

242

…в мрачной империи Феодосия. — То есть в конце IV в. Римский император Феодосий I Великий (379–395), окончательно признавший христианство государственной религией, жестоко преследовал секту ариан и приверженцев язычества. При нем был сожжен храм Сераписа в Александрии (391), и во время пожара погибла большая часть знаменитой Александрийской библиотеки.

Как бы то ни было, роман о Дафнисе и Хлое появился с запозданием. Это плод поздней осени. И все же от него веет чудесным ароматом античности эпохи расцвета. Этой ни с чем не сравнимой античной литературе всегда было свойственно пристрастие к свободному подражанию, которое, наложив глубокий отпечаток на творчество писателей последнего периода, помогло им сохранить чистоту слога, удержало их в границах подлинной красоты. Подобно тому как девочки получают от старших сестер, а затем передают младшим кольца и палочки для игры в серсо, так и античные поэты передавали друг другу каноны и формы построения идиллий, од, эпиграмм.

Писатели, пришедшие позже других, в своей искусно отделанной прозе использовали эти каноны и формы, равно как и готовые сюжетные линии. Пастушеская любовь Дафниса и Хлои вся полна тех маленьких сокровищ, которые столько раз уже встречались нам в других местах и которые всегда приятно увидеть снова. Споры пастухов, их размеренные пререкания, когда они по очереди бранят друг друга словами песни, наполняют буколическую поэзию со времен первых александрийских поэтов. Одна из таких поэм, переложенная на язык прозы, целиком введена в первую часть нашей пасторали: «И вот однажды Дафнис затеял спор с Дорконом, кто из них красивее. Судьей была выбрана Хлоя. Ее поцелуй должен был стать наградой победителю». Здесь автор перестарался. Во времена Сицилийца наградой могла быть чаша вина, свирель или ягненок. Дафнис и Доркон поют, и их чередующиеся песни являются как бы антологией, где собраны цветы этого жанра. Здесь есть цветы, взятые у Вергилия или во всяком случае у того греческого поэта, которому подражал Вергилий: Alba ligustra cadunt [243] .

243

Увядает белая бирючина (лат.).

В другом месте, в сцене сбора винограда, старик Филет появляется лишь для того, чтобы рассказать прелестную сказку о крылатом младенце, которого он увидел в саду. И весь его рассказ — совершенно в духе «Промокшего Эрота» Анакреона.

И раз уж мы коснулись анакреонтических од, припомним оду XX, о прекрасной девушке:

«…Ах, если б я стал зеркалом, чтоб ты в меня гляделась! Если б был я твоей туникой, о девушка, чтобы ты носила меня!

Если б был я чистою водою, чтобы омывать тело твое; благовонием, чтобы умащать тебя, кисеей на твоей груди, ожерельем на шее твоей; сандалией, чтобы ты попирала меня твоей ножкой!»

Такие же пожелания высказывает и Хлоя.

«Ах, — говорит она, мечтая о Дафнисе, — зачем я не его флейта, я касалась бы губ его! Зачем я не его козленок, он держал бы меня в своих руках!»

Эти же любовные пожелания, проникнутые мистикой, большим

религиозным чувством, можно обнаружить в одной из старинных схолий:

«Ах, зачем я не изящная лира из слоновой кости! Красивые дети носили бы меня в хоре Диониса! Зачем я не прекрасное. большое украшение из чистого золота! Меня носила бы женщина, красивая и преданная чистым мыслям».

И если бы мы взялись выявить все те места, где автор не был оригинален, мы бы обнаружили, что произведение Лонга представляет собою мозаику из драгоценных камней, выбранных со вкусом и артистически подогнанных друг к другу. Многие источники, откуда заимствует наш диегематик, навсегда утеряны для нас.

Так, когда Гнатон говорит:

«Возблагодарим же орлов Зевеса, которые допускают, чтобы такая красота пребывала еще на земле», —

он воспроизводит какое-то место из Каллимаха или Филета, которое не дошло до нас, но следы которого мы находим в двустишии Проперция:

Curliaec in terris facies humana moratur? Jupiter, ignoro pristina furta tua [244] .

В тех немногих отрывках, что остались от Менандра, имеются три стиха об Эроте, могущественнейшем из богов, три очаровательных стиха, которые Лонг переплавил в свою прозу. Но это цветок, сорванный мимоходом; а вот у старого Гомера сочинитель «Дафниса и Хлои» задерживается дольше. Он заимствует у него бытовые подробности, черты первобытной простоты:

244

Где твоя хватка, Юпитер, славная в годы былые?

Долго ль пребудет средь нас этот чарующий лик? (лат.)

Я пошлю хлену и хитон, и прекрасные одежды,

… дам на ноги сандалии.

А вестник, обходя собрание воинов,

Всем, начиная справа, показывал… (греч.)

И вот так удачливый составитель повести собирает все рассказы о превращениях, все наивные сказки древней мифологии. Его боги — совсем крошечные, это деревенские божки. Они под стать тем двум детям, которых они опекают. И религия в этой повести какая-то легковесная, детская. Как далеко унеслись отсюда настоящие, великие боги. Правду говорил голос, раздавшийся на берегу моря: «Пан, великий Пан умер!» [245] Пан, которого мы видели здесь, — совсем маленький божок, ему едва под силу справиться с делами пастушки и козопаса.

245

«Пан, великий Пан умер!» — Смерть Пана, описанная Плутархом в его «Моральных трактатах», символизировала победу христианства над язычеством; согласно мифу, Пан умер, когда родился Иисус.

А пастушка эта и этот козопас образуют самую прелестную, самую нежную, самую очаровательную поющую пару, когда-либо созданную искусством. «Дафнис и Хлоя» — это картина пробуждения чувств, написанная с восхитительным изяществом, и эта картина сохранит всю свежесть своих красок до тех пор, пока с каждым новым поколением будут пробуждаться чувства и вновь рождаться желание.

Но довольно. Я хотел лишь показать, сколько искусства и учености потребовалось для написания этой книги о любви.

КОРОЛЕВА НАВАРРСКАЯ [246]

У отца-скопидома сынок — гуляка. Царствование Людовика XI было веком мелочности и расчета. Люди той поры — скареды, стяжатели, лукавцы, насмешники, любители скоромного, — словом, настоящие буржуа. Как под беличьей или горностаевой мантией, так и под простым суконным кафтаном равно скрываются патлены и архипатлены [247] . Но у этих бережливых и осторожных людей родились отважные дети, которые расточили отцовское достояние в безрассудных походах. А кое-кому из них было суждено совершить переворот во всем — в религии, в искусствах, в науке.

246

Впервые напечатано в ноябре 1879 г. в качестве предисловия к 1-му тому книги «Гептамерон новелл Маргариты Ангулемской, королевы Наваррской» (3 тома, изд. А. Лемерра). В том же году Франс посвятил королеве Наваррской статью в «Le Globe» (2 октября).

247

…скрываются патлены и архипатлены. — Патлен — герой французского фарса XV в. «Адвокат Патлен». Его имя стало нарицательным для обозначения хитрых и ловких мошенников.