8том. Литературно-критические статьи, публицистика, речи, письма
Шрифт:
Ее теологические рассуждения так утонченны, что в сравнении с мистической нитью мыслей, вытканной ею на прялке духовных наставлений Брисонне, паутина — и та показалась бы канатом. Такую тягу к неуловимому и непознаваемому нередко испытывают самые здоровые умы. [266]
Учение Брисонне, если оставить в стороне форму изложения, представляло собой попытку реформы церкви и критического пересмотра Писания. Как и Лефевр д'Этапль, Брисонне полагал, что «евангельская проповедь не свободна от человеческих заблуждений». Таким образом, духовный руководитель толкал Маргариту на путь ереси, по которому, однако, ни он, ни она не пошли до конца.
265
Рабле,
266
Бальзак, который для своего времени был еще более нескромным рассказчиком, чем наша принцесса, в «Серафите» и «Ламбере» столь же непонятен и мистичен, как и Маргарита в «Письмах к Брисонне».
Ей удалось склонить своего брата короля на сторону деятелей первых лет Реформации — лет кротких, светлых и безмятежных. Но Лютер сжег буллу, и в 1520 году разразилась буря. Время мудрых и добрых, время Эразма и Маргариты миновало. И все же она продолжала надеяться. В декабре 1521 года она пишет Брисонне:
«Его величество и королева-мать [267] еще ревностнее, чем прежде, привержены к реформе церкви и готовы объявить, что истинное учение господне не может быть ересью».
267
Луиза Савойская, ее мать.
Брисонне отвечает:
«Боюсь, что пламя истинной веры, по великой, безмерной и несравненной милости божией возгоревшееся в сердцах его величества, королевы-матери и вашем, быть может, уже ослабело и погасло».
Во всем, что касается королевы-матери, любившей только деньги, и короля, любившего только женщин, опасения епископа были вполне обоснованными. Но тому, кто хочет знать, что думала на этот счет сама Луиза Савойская, достаточно заглянуть в ее дневник:
«Года 1522, декабрь месяц. По милости духа святого, сын мой и я научаемся распознавать лицемеров всех мастей — белых, черных, серых, чумазых, от коих господь в неизреченной благости и доброте своей соизволил предостеречь и охранить нас, ибо, ежели только Иисус Христос не лжец, нет среди людей отродья более зловредного».
Поверяя эти мысли лишь дневнику, Луиза Савойская явно не рассчитывала получить за них отпущение грехов.
Между тем Франциск I, не раздумывая, ввязался в итальянские войны. Хорошо известно, как он стал пленником в безумный день битвы при Павии [268] . В этом сражении герцог Алансонский вел себя крайне нелепо; оно оказалось для него последним. Месяц спустя он скончался, и тридцатитрехлетней Маргарите пришлось надеть вдовью наколку.
Всеми своими помыслами она теперь рядом с братом, который становится ей тем дороже, чем больше несчастий обрушивается на него. Она отправляет ему «Послания апостола Павла, переведенные на французский язык». Но пленник Карла V не из тех, кто способен почерпнуть утешение в евангелии.
268
…он стал пленником в безумный день битвы при Павии. — В битве при Павии (24 февраля 1525 г.) испанский король Карл I (он же германский император Священной Римской империи Карл V), вторгшийся в Италию, разгромил французов и захватил в плен Франциска I, после чего принудил его подписать Мадридский мир (1526), по которому Франция лишалась своих завоеваний в Италии.
В своих письмах Маргарита выказывает пламенную преданность брату:
«Что бы ни случилось, пусть даже тело мое будет сожжено и пепел развеян по ветру, никакая жертва ради вас не покажется мне чрезмерной, тягостной и страшной, а, напротив, будет достодолжной, сладостной и почетной». [269]
Наконец Маргарита не выдержала. Получив неограниченные полномочия от своей матери-регентши, она отплыла из Эг-Морт, высадилась в Барселоне и приехала в Мадрид обнять брата, который объявил ей, что он бы пропал без нее.
269
Наспех и невнимательно прочитав письма Маргариты к брату, Мишле усмотрел в них то же, что видел повсюду. Это балованное дитя исторической науки то вздыхает, хнычет и пускает слезу, то принимается топать ногами, царапаться и кусаться. Все, что он говорит о Маргарите («Reforme», р. 175), представляет собою лишь старческий бред, aegri somnia. Г-н Феликс Франк, научивший нас восхищаться Мишле — пророком и ясновидцем, не дался в обман Мишле-мономану, болезненному и нескромному. Он восстановил истинный характер отношений брата и сестры. Я отсылаю читателя к превосходной, исполненной эрудиции и чувства статье, которую он предпослал изданным им «Перлам Перла принцесс».
Любовь Маргариты не исчерпывалась сестринскими ласками. Наша принцесса принялась действовать, совещаться,
Ошибочно полагая, что Маргарита увозит с собой отречение короля от престола в пользу дофина [270] , Карл V решил задержать ее, если она не успеет пересечь границу, прежде чем окончится действие охранной грамоты. Маргарита добралась до Сальса во французских владениях за час до истечения срока.
270
…отречение короля от престола в пользу дофина… — То есть в пользу старшего сына Франциска I, дофина Франциска.
Двор Маргариты был открыт для ученых, для людей выдающегося ума. Среди них находился и Клеман Маро [271] . Этот отпрыск нормандцев, смешавшихся с гасконцами, краснобай и распутник, приятный поэт и тщеславнейший из людей, с 1524 года получает место при дворе госпожи Маргариты.
Суть в том, чтобы нащупать место, —восклицает он по этому поводу в одной из баллад, которые так ему удавались.
271
Клеман Маро (1495–1544) — поэт-гуманист эпохи Возрождения, сыграл большую роль в развитии французского литературного языка.
Раненный выстрелом из аркебузы в битве при Павии, хромой, нищий, он вернулся во Францию и очутился в самом плачевном положении. Он явился к своей прежней возлюбленной, которую именует в стихах Дианой, но сделал это себе на беду. Изменница закрыла перед ним двери своего дома и донесла на него как на еретика. Гонения на реформатов, которые во время пребывания короля в плену начала регентша, чтобы этой ценой купить поддержку папы, становились все более жестокими. Запылали первые костры. Маро бросили в Шатле, и он вышел бы оттуда с веревкой на шее прямо на Гревскую площадь, если бы Маргарита не вызволила его через посредство епископа шартрского Луи Гайяра, одного из своих друзей, который, сделав вид, что сажает Маро в тюрьму, поселил его в светлом, окруженном садом домике. Там Маро спокойно прожил весь великий пост, а на пасху был без лишнего шума освобожден. Именно в это время он превозносит Перл принцесс с особенно пылким восторгом, подогревавшимся как чувством признательности, так и красотой Маргариты. Он объявляет ее своей дамой и госпожой:
Как раб, я предан госпоже, чья плоть Стыдлива, непорочна и прекрасна; В чьем сердце постоянство побороть Ни радости, ни горести не властны; С чьим разуменьем ангельским напрасно Соперничать бы тщился ум людей. На свете нет чудовища странней: Такому слову не дивитесь вчуже, Затем, что тело женщины у ней, Но разум ангела и сердце мужа. [272]Он служил своей даме честно и пристойно и воспел это служение в прелестном рондо:
272
Стихи Маро напоминают те, которые Лафонтен сложил в честь г-жи де Ласаблиер, чей разум, по словам баснописца, соединял в себе
Красу мужскую с грациею женской.
(Прим. автора.)