900 дней в тылу врага
Шрифт:
Мне тоже хочется спать, но сердце чувствует какую-то тревогу. Что предпримут немцы? Может быть, организуют погоню?
Выхожу из дома и медленно иду по улице. Часовые стоят на местах. Тишина.
— Как дела, Витя? — спрашиваю Соколова.
— Пока все нормально.
— Посматривай по сторонам. Следи за дорогой.
— Не провороню, — серьезно говорит Виктор. Постепенно светает. Из труб потянулся дымок — хозяйки начинают затапливать печки.
Я вхожу в дом и развертываю карту, но мне не удается рассмотреть ее. За окном раздаются два винтовочных
— Тревога!
Выскакиваю на улицу. Кричат люди, где-то громко ржет лошадь, слышится стрельба. Большей карательный отряд въезжает в деревню. Каратели, видно, случайно наткнулись на нас. Соколов первым заметил обоз и без оклика пустил в ход оружие. Когда я подбежал к нему, с ним уже было пять бойцов.
Немцы в панике разворачивают лошадей, но сделать это нелегко. Лошади вязнут в глубоком сугробе. Бросив повозки, каратели бегут. На вражеской лошади, вздымая белые вихри снега, мчится с захваченным станковым пулеметом Поповцев, за ним тянет «максима» Дмитрий Веренич. Несут на плечах минометы Горячев и Ворыхалов.
Я благодарю Соколова за находчивость и смелость. Все радуются успеху. Но не рано ли? Ведь день еще впереди, и надо быть начеку.
Когда рассвело, мы снова увидели карателей. Теперь они шли на нас с трех сторон. Шли, чтобы отомстить за свое поражение. Нам отступать некуда, надо принимать бой.
Немцы пробираются по снегу. Они одеты в белые халаты, но на фоне темного кустарника их хорошо видно.
Расстояние между нами сокращается. «Стрелять только по сигналу», — передается по рядам приказ. В голове мелькают воспоминания о психической атаке из картины «Чапаев».
— Держись, ребята! — громко говорит Карликов.
И вот первые вражеские пули струйками бороздят пушистый снег. Каратели стреляют разрывными и зажигательными пулями. Загорелась соломенная крыша дома, задымила другая. Начался пожар.
Над нашими рядами раздается гневный голос Федора Яковлева:
— Огонь по фашистскому зверю!
Застрекотали пулеметы, захлопали винтовочные выстрелы, залаяли автоматы. Пошло в ход партизанское оружие!
Дрогнув, залегли вражеские цепи. Дым закрывает неприятеля, режет глаза. Плачут деревенские ребятишки, голосят женщины, спасая от огня добро. В соседнем дворе протяжно и дико мычит корова. Мы советуемся с командирами и принимаем решение помочь населению.
Разбиваемся на две части. Одни держат оборону, другие собирают людей и прикрывают их отход в соседнюю деревню. Огонь немцев усиливается. Они бьют из крупнокалиберных пулеметов. Человек десять гитлеровцев короткими перебежками стараются обойти нас с левого фланга. Я показываю на них Вереничу. Он понимает меня и утвердительно кивает головой. Руки его словно приросли к гашетке пулемета. Вражеские автоматчики совершают ошибку. Они поднимаются и все бегут к большой сосне. Веренич тут как тут! Недаром еще в польской армии он был отличным пулеметчиком. Длинная пулеметная очередь, и мы видим, как семь человек остаются на снегу. Остальным удается добежать до дерева, и они ведут оттуда интенсивный огонь. Боец
По цепи передается приказ Яковлева: отходить за озеро. Я понимаю умный приказ командира. Если немцы вздумают преследовать нас, они должны будут выйти на открытую местность. Решатся ли они на это?
Мы отступаем, не прекращая огня. Нет, немцы не решаются покинуть свое укрытие.
Не успели наши оставить догоравшую деревню, как фашисты ватагой кинулись к брошенным поутру повозкам. Они надеются найти там потерянное оружие. Нет, партизаны не бросают захваченные трофеи. Словно в подтверждение этому Веренич выпускает по ним очередь из пулемета.
— Вот оно, ваше оружие! — кричит он.
Мы смотрим друг на друга и не можем сдержать улыбки: грязные халаты, закопченные от дыма лица. У Виктора Дудникова словно нарочно намалеванные усы.
Приводим себя в порядок, перевязываем раненых. Павел Турочкин, наш главный санитар, бегает среди ребят, предлагая индивидуальные пакеты.
В схватке не заметили, как прошел день и наступили сумерки.
— Теперь фрицы сюда не сунутся, — смеется Горячев, скручивая папироску.
Что правда, то правда. Темнота для гитлеровцев — злейший враг.
Через полчаса отряды построились в походный порядок и двинулись дальше.
Вторую ночь шагали мы по вражескому тылу без сна и отдыха, но никто не ныл и не жаловался. Многие из нас не раз совершали такие походы, а кто шел впервые, тот терпел.
Наутро увидели деревню. На душе сразу полегчало. Ребята прибавили шагу. Немцев здесь не было. Они стояли гарнизоном в девяти километрах отсюда.
— Боятся ехать к нам, — нараспев сказал бородатый крестьянин, первый, кого мы встретили в деревне.
— Почему? — спросил Яковлев.
— Тиф лютует.
Мы переглянулись.
— Вот так здорово, — сказал Веренич, прикрывая рукой лицо. Он отморозил уши и щеку, и теперь они распухли, покраснели.
Между тем ребята уже разошлись по теплым избам.
— Что же будем делать? — спросил я у Яковлева.
— Надо поднимать людей, пока не уснули, — сказал он.
Войны выходили из домов хмурые, недовольные. А мороз, как нарочно, крепчал все больше, пробирал до самых костей.
Крестьянин нам сообщил, что до ближайшей деревни Маковейцево — километров двенадцать.
— Только не пройти вам туда, вишь сколько снега насыпало, все дороги занесло.
Положение — аховое. Решаем остановиться в тех пяти домах, где нет больных. Как можем, инструктируем ребят. Только бы не подцепить страшную болезнь.
В избы набились битком. Тесно, да тепло. После мороза теплота размаривает людей, и они засыпают чуть ли не стоя.
9. По знакомым местам