900 дней в тылу врага
Шрифт:
В наш дом набилось человек тридцать. Это значило, что нужно было испечь тридцать лепешек. Пек лепешки Ершов. Пек на одной сковородке, и дело подвигалось чрезвычайно медленно. А правило у нас было строгое: брать лепешки тогда, когда их испекут все. Партизаны нетерпеливо поглядывали на стол. Вдруг за окном кто-то крикнул:
— Немцы!
Бойцы мигом вскочили со своих мест. Несмотря на тревогу, к двери сразу никто не бросился, — каждый подбежал сначала к столу. Стопки румяных лепешек исчезли моментально. Когда выбежали на улицу, в деревне было тихо, никаких немцев не оказалось.
— Это Гопа нарочно крикнул, — сказал кто-то из
Нашли Гопу, спрашиваем:
— Ты зачем поднял суматоху?
— Это я от голода. Думал, ребята разбегутся и оставят на столе лепешки, а они, черти хитрые, все успели расхватать, — смущенно оправдывался он.
— Эх ты, дурья башка. Тебя за это мало отдать под суд военного трибунала. Да понимаешь ты, чертова пройдоха, к чему может привести твое хулиганство… — сердито набросились на него партизаны.
Гопа струсил.
— Простите, товарищи. Не подумавши сделал. Только не говорите об этом комбригу, мне и так не везет…
На другой день мы вернулись в свои места и остановились в деревне Ноглово, недалеко от латвийской границы. Никогда не забудется в памяти семнадцатое декабря сорок третьего года. В этот день Богданова, Неймана, Соколова, Беценко, Поповцева, Храмова и меня принимали в партию.
Не только у нас, но и у всех присутствующих торжественное настроение. В штабе за столом, покрытым красной материей, разместились секретарь подпольного райкома Васильев, члены бюро Назаров, Новиков, Венчагов. Прием шел по всем правилам. Мы рассказывали свои биографии, отвечали на вопросы. После приема вся бригада поздравила нас. Было приятно сознавать, что здесь, в тылу врага, нам посчастливилось стать в ряды славной Коммунистической партии. Это высокое звание нами было завоевано в боях с фашистами, и мы гордились этим.
Вскоре командование бригады выслало в район Опочки группу партизан во главе с политруком Богдановым. Богданов шел в те места вторично. Еще в октябрьские праздники он вернулся оттуда с богатыми сведениями о противнике. Тогда же бойцы побывали и под Идрицей, где раздобыли подробную карту размещения Идрицкого гарнизона.
После ухода Богданова, взяв с собою Соколова и пятерых бойцов, я направился к железной дороге подрывать вражеский поезд. Шли по старым тропам в сторону Себежа. На вторую ночь группа приблизилась к железной дороге. Впереди оставалась только знакомая нам деревня Гусево. Было часа два, и мы, посоветовавшись, решили не обходить ее. «Время терять нельзя, проскочим напрямик», — решили мы. Впереди шли Жорка Молин и Игорь Чистяков. За ними, метрах в двадцати, шагали остальные. Ночь была не особенно темная и очень тихая, безветренная. Нам хорошо было видно, как Молин с Чистяковым миновали одинокий сарай, направились по неширокому прогону к избам. Следуя за ними, пошли и мы.
Вдруг у крайнего дома раздался громкий испуганный голос:
— Хальт!
Молин успел что-то крикнуть в ответ, но автоматные очереди заглушили его.
Часовой оказался не один. Очевидно, происходила смена караула. Немцы открыли огонь. Стрелять вперед мы не могли — там находились двое наших. Спасаясь от вражеских выстрелов, метнулись сначала в одну сторону, потом в другую. У головы, как разозленные осы, жужжали пули.
Один за другим перемахнули через изгородь и едва достигли неглубокого оврага, как в воздух взметнулись осветительные ракеты.
Минут через пятнадцать очутились за крутой возвышенностью, у леса, и крайне
— Откуда черт принес немцев? — спросил Соколов, осматривая порванный в клочья маскхалат.
Местность беспрерывно освещалась ракетами, недалеко слышались выстрелы. Враги могли организовать погоню. Мы молча двинулись в лес.
Взорвать эшелон в этот раз не удалось. Оказалось, что Борис Ширяев — Кочешок — спрятал тол где-то в кустах у деревни.
— Вот так здорово, — ахнули все.
— Тяжело было, ребята, — виновато сказал Ширяев.
Что делать? Идти обратно к деревне — нельзя. Оставалось одно — возвращаться в бригаду.
Ранним утром мы встретили на дороге Поповцева и с ним человек двадцать ребят.
— Вы куда? — спросил я.
Ничего не ответив, Павел бросился мне на шею.
— Командир, ты жив… жив? — повторял он.
Я ничего не мог понять до тех пор, пока он не выпустил меня из своих объятий и не объяснил, в чем дело.
— Нам сказали, что вас сегодня ночью убили… вот мы и идем мстить.
Мы рассмеялись и обнялись еще раз.
— Ну, теперь подавно не убьют, — сказал я.
В канун Нового года в бригаде состоялось комсомольское собрание. Оно, как и всегда, прошло бурно. Отметили бойцов, которые отличились в боевых операциях. Те скромничали, смущенно улыбаясь под взглядами партизан. Но тем, которые в чем-либо проштрафились, крепко досталось. Не обошли здесь и Бориса Кочешка — оставленный им тол никто не забыл.
Надо однако сказать, что Борис Ширяев был смелым, добросовестным бойцом, и случай с толом был, пожалуй, единственным промахом в его партизанской деятельности. Этот тол он через неделю принес. Борис увлекался поэзией и сам пробовал писать. В минуты затишья он читал нам свои стихи. Один из них я помню до сих пор:
Нам Родиона доверила судьбу, Оружие дала нам в руки. За жизнь народа мы всегда в бою. Мы будем мстить за кровь, за муки, За трупы близких нам людей И за родные пепелища. Фашистских будем бить зверей С тобою вместе мы, дружище! Припомним все: сожженный древний Псков, Разбитый Минск, разграбленные хаты И звон оков на людях… За все мы будем мстить проклятым.Стихи были, конечно, слабые, но нам они тогда очень нравились.
Новый год мы встретили тихо. Даже песен не спели. К этому были причины. Бригадная разведка принесла нам плохие вести. Немцы готовили против нас большую карательную экспедицию. Правда, молодость брала свое. Несмотря на тяжелую обстановку, мы не утерпели и подшутили над Лопуховским.
При штабе Лопуховского была корова. И вот наши ребята решили потихоньку увести ее к себе. Поздней ночью бесшумно проникли они в хлев, накрыли корову белыми халатами, напялили ей на ноги рукавицы, чтобы не оставалось следов копыт на снегу, и осторожно повели огородами.