900 дней в тылу врага
Шрифт:
— Что делать с тобой, жених? — спросил я.
— Мне домой надоти, — ответил парень.
— Мы тебя расстрелять думаем, а ты домой спешишь, — улыбнулся пулеметчик Беценко.
— Меня расстрелять?! Ня нада, ребята. Я больше сюды не пойду. Я лучше тому немцу глаз выколю.
Партизаны засмеялись.
— Ну, ладно, жених. Стрелять тебя не будем. Ты лучше иди выколи глаз немцу, который тебя послал. А к нам больше не появляйся, иначе — пулю в лоб. Скажи немцам, что сегодня ночью, а может быть, завтра, придем к ним в гости. Пусть солдаты
Парень от удивления вылупил глаза:
— Вешать будете? Ладно я скажу им.
Начальник караула вывел его за околицу.
— Ну, беги, живей, — сказал он. — Только не забудь глаз выколоть.
— Ладно, — крикнул, убегая, парень.
— А что, командир, правда мы пойдем бить тех немцев? — спросил меня Беценко.
— Нет, Вася. Это я нарочно сказал. Пусть немцы дрожат. Им полезно несколько ночей не поспать.
Через несколько минут после ухода парня отряд покинул деревушку. Мы держали путь обратно к бригаде.
Поздно вечером наткнулись на одинокий хутор. Выслали туда разведку, чтобы узнать, далеко ли до железной дороги.
Партизаны принесли с хутора тревожную весть. Оттуда только что снялась вражеская засада, подстерегавшая партизанский отряд. Немцев было человек пятьдесят, и, по всем признакам, они ждали нас.
Хозяин хутора предупредил, что в соседних деревнях вечером тоже были немецкие солдаты.
До железной дороги оказалось всего три километра, а поэтому населенные пункты мы легко обошли.
Наши подрывники заранее подготовили сконструированную Владимиром Соловьевым мину. Ее поставили на стыке рельс и тщательно замаскировали снегом.
Впоследствии мы узнали, что мина не подвела. На ней подорвался вражеский поезд, который вез автомашины и разную технику.
Данные разведки мы доложили командованию бригады. Назаров сделал для себя короткие записи.
— А в отношении казаков надо проверить, — сказал он.
8. За шоссе Пустошка — Опочка
На следующий день бригада ушла из-под Острилова ближе к Себежу. Мы выбрали скрещение больших дорог и остановились на большаке в деревне Бакланица. Места здесь были партизанские, и немцы не использовали эти важные коммуникации. Здесь по-прежнему дислоцировались бригады Бойдина, Вараксова, Марго, Халтурина и Гаврилова.
Среди боевого коллектива гавриловцев находился и организатор 3-й Калининской бригады, уполномоченный штаба партизанского движения Алексей Иванович Штрахов. Мы встретились с ним в отряде Чернова, где он проводил митинг, посвященный победе воинов Ленинградского фронта. Просторная изба была до отказа заполнена партизанами. Из раскрытой настежь двери валил пар, неслись радостные возгласы.
Штрахов увидел нас.
— Вот вам, товарищи, живой пример. Я здесь говорил с героических делах нашей молодежи. Так вот, посмотрите на них, — указал он в нашу сторону. — Эти юноши
Одобрительные возгласы, крики «ура» заглушили слова Штрахова.
После митинга, поздравив Алексея Ивановича с высокой правительственной наградой — орденом Красного Знамени, мы долго говорили с ним, вспоминая боевые дела и погибших друзей.
Партизанские владения северной части Себежского района были обширны, но настолько истерзаны частыми набегами гитлеровских карателей, что редко можно было встретить не тронутую огнем деревню. В большинстве случаев немцы сжигали деревню вместе с населением. Слезы женщин и детей, мольбы и просьбы — ничто не помогало. Оставшиеся в живых ютились в холодных, сырых землянках. Не было ни хлеба, ни соли.
Однажды к нам в деревню Бакланицу пришли женщины из бывшего села Томсино. Село это каратели сожгли дотла. Кроме печных труб, торчащих из-под снега, да одинокой полуразрушенной церкви, ничего там не осталось. Мы несколько раз проезжали мимо пепелища и никогда не думали, что в Томсине могли быть люди. Но люди, каким-то чудом оставшиеся в живых, укрылись под церковью, в тесных и темных склепах.
Церковные склепы случайно обнаружил Лопуховский. Сан Саныч услышал доносившийся из подземелья плач ребенка. Он остановил лошадь, подошел к церкви и громко крикнул:
— Эй, кто здесь прячется, выходи!
Из черного проема вылез старый дед.
— Чего надо, сынок? — спросил он, протирая драным рукавом фуфайки слезившиеся, отвыкшие от дневного света глаза.
— Ты как попал сюда, отец?
— Судьба загнала, сынок. Я не один здесь. Нас человек пятнадцать. Мал да стар собрались под святым местом, вот и ждем кончины своей. Зайди, посмотри, как мы живем, — позвал старик Лопуховского.
Сап Саныч зашел. Он не сразу разглядел при тусклом свете лучины обитателей необычного жилища. Встретивший Лопуховского дед оказался единственным мужчиной среди них. Детишки, мал мала меньше, боязливо выглядывали из-за материнских юбок.
Лопуховский назвал себя. Страх и недоверие исчезли. Женщины наперебой стали рассказывать о своей жизни, а ребятишки, осмелев, примеряли флотскую бескозырку Сан Саныча.
— Угостить-то тебя нечем, сынок. Живем хуже нищих. Кроме мерзлой картошки, ничего нет, — говорил старик. — Вот ты приехал бы к нам в Томсино до войны… Эх, вспоминать не хочется!..
— А почему вы сидите тут? Идите к нам в Бакланицу, там вас приютят, — сказал Лопуховский.
— Нет, сынок, пробовали скитаться. Только придем куда, а там, глядишь, каратели; жгут, грабят, стреляют. Лучше уж здесь сидеть. Если бог помилует — ладно, не помилует — все пойдем на тот свет. Воля не наша. Хоть бы Красная Армия скорее приходила.