95-16

Рудский Ян

«Пора отправляться к Визнеру, — вспомнил он. — Однако прежде стоит позвонить в Бонн, Михалинскому.

В окошечке на почте он попросил срочно соединить его с отделением ПАП [27] . Телефонистка передала заказ на цент­ральную станцию. В ожидании разговора журналист остано­вился перед большим щитом, на котором висели многочислен­ные объявления об обмене квартир, продаже домов, поме­щений для магазинов и автомобилей, а также предложения рабочей силы.

В это время в Гроссвизене происходил краткий телефонный разговор

такого содержания:

27

Польское Агентство Печати — Прим. пер.

— Выйдя из дома, он отправился на главный почтамт.

— Зачем?

— Заказал срочный разговор с Бонном.

— С Бонном?

— Я записал номер, который он назвал: 342—29.

— Гм… Хорошо, спасибо.

Десять минут спустя телефонистка подозвала Шеля к окошку:

— Центральная станция сообщила, что номер 342—29 в Бонне не отвечает.

— Не может быть! Там всегда кто-нибудь есть.

— Подождите, я попробую позвонить еще раз…

— Нет, — решил журналист. — Не думаю, чтобы это имело смысл. Спасибо.

Выходя с почты, он несколько раз оглянулся, однако не заметил никого, кто бы мог за ним следить.

В приемной полицейского участка Шель с удивлением уви­дел Гюнтера, сидевшего на скамейке с конвоиром. Помощник доктора утратил значительную долю своей спеси. Низко опустив голову, он уставился в землю. Костюм его был измят, волосы всклокочены. При виде журналиста он смутился, а потом сделал рукой такое движение, словно хотел закрыть лицо.

— Ого, вот так встреча! — произнес Шель, замедляя шаги. К его изумлению, Гюнтер ответил по-польски:

— Так получилось, моей вины тут нет. Я только испол­нял его приказания.

— Откуда вы знаете польский язык?

— А я родился в Горчицах. Служил шарфюрером СС в Галиции.

— С заключенными нельзя разговаривать! — вмешался полицейский. — И тем более на иностранном языке.

— Я хочу кое о чем попросить этого господина, — сказал Гюнтер.

— Мне придется сообщить комиссару, — уперся полицей­ский.

— Прошу вас, всего несколько слов!

— Ну ладно, только говорите по-немецки.

— Чего вы хотите? — спросил Шель.

— Извиниться за свое поведение.

— Еще что?

Гюнтер опустил голову.

— Я лишь исполнял приказания, — повторил он. — Он говорил, что я попаду в тюрьму, как бывший эсэсовец. Те­перь меня все равно засадят. Не говорите там обо мне очень уж плохо, — указал он на дверь кабинета.

— Не думаю, чтобы мои высказывания могли повлиять на вашу судьбу.

Немец снова уткнулся взглядом в пол.

— Я только прошу, — покорно произнес он.

Шель постучал в дверь и вошел.

— Привет! А мы как раз вас поджидаем! — воскликнул комиссар Визнер, поднимаясь из-за стола. — Прокурор Джон­сон уже закончил свой рассказ. Мы сейчас обсуждаем воз­можность раскопать подвал разрушенного дома крейслейтера Шурике.

Американец устало протянул другу руку. Глаза у него были обведены синими кругами, а на лбу еще отчетливей прорезались морщины.

— Садись,

Ян, — сказал он, — придется тебе во всем признаться.

— Прошу вас начать с того момента, когда вы попали в концлагерь в Вольфсбруке, — ободряюще произнес Виз­нер. — Нас особенно интересует, что вам было известно о докторе Шурике-Менке во время пребывания в лагере.

— На этот вопрос гораздо подробнее может ответить Пол. Он ведь работал в «белом бараке» — так в лагере называли лабораторию доктора.

— Да, да. Это мне известно. Но вы, быть может, сумеете добавить какие-нибудь детали. Сегодня во второй половине дня я жду представителей из боннского министерства юсти­ции. Мне бы хотелось до их приезда получить полную ин­формацию обо всем. Прошу вас!

И Шель начал длинный рассказ. Он старался ничего не пропускать. Он подробно рассказал о том памятном утре, когда они покинули лагерь, об убежище в подвале и дне ос­вобождения. Когда он упомянул о полученном от Леона письме, комиссар спросил, не захватил ли он его с собой. Шель ответил утвердительно и вынул бумажник.

— Странно, — пробормотал он, обшаривая все отделения, — я никак не могу его найти. Не понимаю, куда оно могло деться…

— Может быть, вы оставили его дома?

— Нет, я абсолютно уверен, что нет! — сердито сказал Шель. — Все бумаги были со мной. Исчезновение письма — очередная необъяснимая загадка в целом ряду других.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Когда? — задумался журналист. — Как только приехал в Гроссвизен. А когда потом, уже не помню.

— Ничего не поделаешь. Продолжайте, пожалуйста. Через час, выкурив бесчисленное множество сигарет Шель немного охрипшим голосом закончил свой рассказ:

— Сознание я потерял не полностью, — вспоминал oн события последней ночи, — однако совершенно лишился сил и был в каком-то дурмане. До меня доходили только обрывки разговоров. Когда я пришел в себя, Пол сказал мне о смерти доктора. Вы приехали, если не ошибаюсь, минут через десять после этого.

— Вы несколько раз упоминали о каких-то подозрениях Не могли ли бы вы уточнить, о каких именно?

Шель задумался. Все таинственные события он перебирал в памяти еще по пути в участок и тогда же ясно понял, что облеченные в слова туманные домыслы покажутся ничтожными, если не наивными.

— Не стоит пока касаться этого вопроса, — сказал он. — Я должен еще кое в чем убедиться…

— Как хотите. Я только попрошу вас подписать протокол допроса, после чего дело будет передано в высшую инстанцию.

— Какой протокол? — Шель с удивлением огляделся по сторонам, но не заметил никого, кто бы мог записать его слова.

Визнер рассмеялся.

— Мы применяем современные методы. Сюда, — yказал он на абажур стоящей на письменном столе лампы, — вмонтирован микрофон. Ваш голос был записан в секретариате на пленку. Как раз сейчас машинистка переписывает с нее показания. Магнитофон — очень ценное нововведение в нашей работе. Мы сохраняем пленку до самого конца следствия, и если возникают какие-либо сомнения или в показаниях появляются противоречия, мы представляем неоспоримое доказательство: подлинный голос свидетеля или обвиняемого.