99 имен Серебряного века

Безелянский Юрий Николаевич

И все же будем верить. В пересадку. В оазис. В исключение. А иначе жить трудно.

ДОРОШЕВИЧ

Влас Михайлович

15(17).I.1864, Москва — 20.II.1922, Петроград

Влас Дорошевич — «король фельетона», газетный писатель, критик и публицист. Его судьба — как захватывающий очерк в газете.

Полугодовалого мальчика оставила в пустом и холодном доме мать, писательница и журналистка Александра Соколова, скрывавшаяся от полиции. Ребенка подобрал и усыновил бездетный коллежский секретарь Михаил Дорошевич, дав ему имя Влас, ибо к одеяльцу малыша была прикреплена записка: «Ребенок еще не крещен, прощу дать ему имя Власа, в честь Блеза Паскаля». Так появился в миру Влас Дорошевич.

Семья Дорошевича воспитывала неожиданно приобретенного сына, но через несколько лет появилась законная мать, началась судебная тяжба, в конечном счете Власа отдали матери, но отношения между ними никогда не были по-настоящему родственными.

Помимо семейной драмы, Влас Дорошевич прошел и суровую жизненную школу — ему пришлось быть землекопом и грузчиком, актером и корректором, жить впроголодь и не иметь крыши над головой. Но он не сломался, нашел себя и свое место в жизни. Семнадцати лет Дорошевич был принят в «Московский листок», который издавал Николай Пастухов. Газета стала призванием Дорошевича. Он проявил себя талантливым и хватким репортером, весьма чутким на слово. Со временем хорошо стал разбираться в социальной проблематике, проявил себя как судебный публицист, приобретя славу «четвертого судьи» и «второго прокурора».

Дорошевич выступал во всех журнальных жанрах, от фельетонов до театральных рецензий. Сотрудничал с журналами «Будильник» и «Развлечение», в московских «Новостях дня», в «Одесском листке», в петербургской газете «Россия». Именно «Россия» не без усилий Дорошевича приобрела славу «лидера русского либерализма». Дорошевич выделялся среди многочисленных «щелкоперов», пишущей братии мыслью, стилем, талантом. Не случайно его ценили Лев Толстой, Чехов, Горький, Стасов. Владимир Короленко, считавшийся в ту пору олицетворенной совестью русской интеллигенции, так писал о Дорошевиче:

«Это человек с несомненным талантом, но истинный „сын своей матери“, уличной прессы. Хлесткий, подчас остроумный, совершенно лишенный „предрассудков“… Гордость этих господ состоит в том, что они могут „разделать“ кого угодно и за что угодно. Здесь не спрашивают ни убеждений, ни совести, ни защиты тех или иных интересов…»

Да, иногда Дорошевич кое-кого «раздевал», но «раздевали» и его, как, к примеру, действовал его идейный противник, тоже небесталанный Виктор Буренин, назвавший Дорошевича Кабакевичем.

В конце 90-х годов Дорошевич — один из наиболее популярных журналистов. Он совершил путешествия на Сахалин, в Европу и в Америку. Его путевые впечатления были глубоки и интересны. Дорошевич выступал за серьезную аналитическую публицистику и боролся против откровенно бульварной прессы. То, что писал Дорошевич, всегда читалось взахлеб, ибо его стиль был афористичен и лаконичен. Именно Дорошевич ввел так называемый «стиль короткой строки». Вот небольшой примерчик из фельетона Дорошевича «Последний русский актер»:

«Любопытно набросать силуэт последнего русского актера. Новорожденного. Ему 20 лет…

Он

особенно любит говорить о театре.

Больше даже говорит, чем играет…

О старых актерах он слушает со снисходительной улыбкой.

О старом театре тоже…

Новый актер клянется Комиссаржевской, которой никогда не видел, бредит Гордоном Крэгом, о котором знает мало, и Максом Рейнгардтом, о котором, собственно, ничего не знает…»

Весомость и маститость Влас Дорошевич обрел довольно быстро. Как отмечал Дон-Аминадо, «царит, управляет, всех и везде под себя гнет, орет и мордует Влас Дорошевич, редактор и журналист, Богом отмеченный». С неизменным широким черным шнуром-пенсне, которое он то снимал, то снова водружал на свой большой мясистый нос…

После закрытия газеты «Россия» Дорошевич ушел к Ивану Сытину, в «Русское слово». В сложное для страны время, время революционного брожения, в ноябре 1906 года в редакционной статье, в которой легко угадывалось перо Дорошевича, было заявлено:

«Программа газеты в ее названии — „Русское слово“. Прямое, не темное и мрачное, а просвещенное русское слово. Русское слово, несущее не ненависть, не раздор, не распадение страны на десятки враждующих между собой племен, — а зовущее к возрождению общей великой родины.

Наш идеал: единая, неделимая, обновленная и возрожденная Россия…

Первой задачей мы ставим умиротворение родины при помощи быстрого осуществления полностью коренных реформ, а затем дальнейшего развития их соответственно требованиям времени, росту политического сознания народа, насущным нуждам страны. К достижению этой цели и должна быть направлена работа, которой „Русское слово“ отдает все силы. Борьба ежедневная, неустанная, упорная… но борьба словом, борьба мыслью, борьба убеждением, борьба при помощи просвещения масс».

«„Русское слово“ не знает ни „фильств“, ни „фобств“, — писал позднее Дорошевич. — Оно хотело бы справедливости для всех народов, населяющих русскую землю, хотело бы видеть все эти народы любящими и любимыми народами одной семьи, которой великое имя:

— Россия.

Но оно желает добиться этого:

— Русскими устами.

Мы, русские, должны требовать справедливого решения этих вопросов».

«Русское слово» громко звучало до самой революции, и талант Дорошевича на его страницах блистал многочисленными гранями. Но, как писал Дон-Аминадо, «легенда кончилась, началась заворушка»: в ноябре 1917 года газету «Русское слово» закрыли. Дорошевич пребывал в растерянности, выжидал и занял осторожную, нейтральную позицию. Но, увы, ушло его время, да и здоровье оказалось подорванным.

22 марта 1922 года Корней Чуковский записал в дневнике о своей встрече с Дорошевичем, который страдал отдышкой и был мало похож на живого человека. Чуковский вспомнил тот счастливейший для себя день, когда Влас Михайлович пригласил его на работу в «Русское слово»: «Тогда казалось, что „Рус. Слово“ — а значит и Дорош. — командует всей русской культурной жизнью: от него зависела слава, карьера, — все эти Мережковские, Леониды Андреевы, Розановы — были у него на откупу, в подчинении… Как стремился Маяковский понравиться, угодить Дорошевичу. Он понимал, что тут его карьера. Я все старался, чтобы Дорош. позволил Маяк. написать с себя портрет. Дорош сказал: ну его к черту… И вот — он покинутый, мертвый, никому не нужный…»