99 имен Серебряного века
Шрифт:
Однако в советской России иллюзия строилась на крови, и все формальные изыски Евреинова оказались не нужными: не была поставлена его пьеса «Корабль праведников».
С 1925 года Евреинов работает на Западе, с 1937-го постоянно проживает в Париже, где плодотворно работает как драматург, режиссер, сценарист. Ставит «Снегурочку», «Руслана и Людмилу», «Царя Салтана», «Горе от ума» и другие спектакли. Почти все они имели успех. Евреинову только не везло в киномире — фильмы, поставленные по его сценариям, не стали событием.
В 1937 году Евреинов создает пьесу «Шаги Немезиды», в которой события в советской России отражены в духе теории театральности, а выведенный на сцену Сталин, как истинный режиссер, направляет танец из-за кулис.
В 1945 году Евреинов выступал
Евреинов прожил 74 года, и вся его сознательная жизнь была наполнена творческим трудом. Арлекин-работяга.
ЕСЕНИН
Сергей Александрович
21. IX(3.X).1895, село Константиново Рязанской губернии — 28.XII.1925, Ленинград
Если бросить маленький мостик от предыдущего имени, то можно сказать так: Евреинов — продукт культуры, а Есенин — дитя природы.
О Сергее Есенине в 30 — 50-е годы — молчок («кулацкий поэт»), а потом, как прорыв плотины: статья за статьей, книга за книгой. В этом бурном половодье носится и моя версия судьбы поэта. Кому интересно, тот может прочитать книгу «Ангел над бездной» («Радуга», 2001) — там представлены три судьбы: Северянин, Маяковский и Есенин. В силу многочисленности публикаций о Есенине вполне можно обойтись без хронологической канвы его биографии. Приведу лишь любопытную выдержку из «Био-библиографического словаря русских писателей XX века», вышедшего в 1928 году и ставшего, естественно, раритетом:
«…Среди мальчишек Есенин был всегда коноводом и большим драчуном. За озорство часто пробирала бабка, а дед иногда сам заставлял драться, „чтоб крепче был“. Бабка, религиозная старуха, без памяти любила внука, рассказывала Есенину сказки, водила по монастырям. Иногда Есенин мечтал уйти в монастырь. На селе его часто звали „Монаховым“, а не Есениным…»
Современная поэтесса Новелла Матвеева в анкете, посвященной 100-летию Есенина, сказала: «По-моему, он весь состоит из тайны». Тайна, конечно, есть, но нет и тайн, которые нельзя расшифровать. В биографическом словаре «Русские писатели XX века» (уже 2000 год) критик Алла Марченко пишет:
«…На новое народничество в столице был спрос. Промышленный бум конца XIX века, выдвигавший Россию в мировые державы, обострил до накала вражды старую распрю западников и славянофилов, причем, по новой раскладке ролей и интересов, славянофильским центром, благодаря монаршему покровительству и наперекор традиции, становится Петербург. Москва же решительно поворачивается к Европе, и чем быстрее богатеет ее буржуазия, вчерашнее лапотное и бородатое купечество, тем чаще взглядывает она на Запад. В столь специфической обстановке Есенин, разглядевший в торговом рязанском селе, хотя и обезображенном отхожим промыслом, идеальный прообраз самобытной России — Голубую Русь, — был обречен на успех, так же как и Николай Клюев, открыватель и хранитель заповедных сокровищ северной старины…»
В 1912 году Есенин приехал в Москву. В 1914 году появляется в печати первое его стихотворение. Есенин преисполнен дальнейших литературных планов и решает встретиться с главным российским символистом Александром Блоком («Был он для меня словно икона»). Встреча мэтра и крестьянского «самоучки» состоялась, и Блок записывает в дневнике 9 марта 1915 года: «Днем был у меня рязанский парень со стихами. Стихи свежие, чистые, голосистые, многословный язык».
Темная ноченька, не спится, Выйду к речке на лужок. Распоясала зарница В пенных струях поясок…Или вот еще из раннего Есенина:
ВыткалсяПобывал Есенин и у другого мэтра Серебряного века — Федора Сологуба.
«Смазливый такой, голубоглазый, смиренный… — неодобрительно описывал Есенина Сологуб. — Потеет от почтительности, сидит на кончике стула — каждую минуту готов вскочить. Подлизывается напропалую: „Ах, Федор Кузьмич!“, „Ох, Федор Кузьмич!“ И все это чистейшей воды притворство! Льстит, а про себя думает, — ублажу старого хрена, — пристроит меня в печать. Ну, меня не проведешь, — я этого рязанского теленка сразу за ушко да на солнышко. Заставил его признаться, что стихов он моих не читал и что успел до меня уже к Блоку и Мережковским подлизаться, а насчет лучины, при которой якобы грамоте обучался, — тоже вранье. Кончил, оказывается, учительскую школу. Одним словом, прощупал хорошенько его фальшивую бархатную шкурку и обнаружил под шкуркой настоящую суть: адское самомнение и желание прославиться во что бы то ни стало. Обнаружил, распушил, отшлепал по заслугам — будет помнить старого хрена!..»
И тут же, не меняя брюзгливо-неодобрительного тона, Сологуб протянул редактору журнала «Новая жизнь» Архипову тетрадку стихов Есенина.
— Вот. Очень не дурные стишки. Искра есть. Рекомендую напечатать — украсят журнал. И аванс советую выдать. Мальчишка все-таки прямо из деревни — в кармане, должно быть, пятиалтынный. А мальчишка стоящий, с волей, страстью, горячей кровью. Не чета нашим тютькам из «Аполлона» (Георгий Иванов. «Петербургские зимы»).
В Петрограде поползли слухи о Есенине как о поразительном «крестьянском поэте». Друг и попутчик Есенина Рюрик Ивнев полувопросительно все время повторял: «Сергей Есенин? Что? Что? Его стихи — волшебство. Что? Посмотрите на его волосы. Они цвета спелой ржи — что?..»
В 1915–1916 годах Есенин особо рьяно дружил с Николаем Клюевым, они оба выступали под единым «крестьянским» знаменем. «Блок и Клюев научили меня лиричности», — признавался позднее Есенин. А когда кто-то из критиков назвал Есенина писателем «из низов», Есенин бросился защищать обидевшегося за друга Клюева: «Мы, — говорит, — Николай, не должны соглашаться с такой кличкой! Мы с тобой не низы, а самоцветная маковка на златоверхом тереме России…» Вот как оценивал себя Есенин.
Приведем еще одну цитату из «Петербургских зим» Георгия Иванова: «За три, три с половиной года жизни в Петрограде Есенин стал известным поэтом. Его окружили поклонницы и друзья. Многие черты, которые Сологуб первый прощупал под его „бархатной шкуркой“, проступили наружу. Он стал дерзок, самоуверен, хвастлив. Но странно, шкурка осталась. Наивность, доверчивость, какая-то детская нежность уживались в Есенине рядом с озорным, близким к хулиганству, самомнением, не далеким от наглости. В этих противоречиях было какое-то особое очарование. И Есенина любили. Есенину прощали многое, что не простили бы другому. Есенина баловали, особенно в леволиберальных литературных кругах…»
Тут можно подверстать и отзыв Айседоры Дункан о поэте: Есенин — ангел, Есенин — хулиган. «Изадора», как звал ее Есенин, это одна из многих горько-пьяных есенинских страниц жизни. «Много женщин меня любили, да и сам я любил не одну». Это особая тема и лучше вскользь ее не касаться. А вот хулиганство!.. Юрий Кублановский считает, что «Есенинская скандальность и имморальность — это сама „русская вольница“ в частной сфере». В стихотворении «Мой путь» (1925) Есенин был предельно откровенен:
Россия… Царщина… Тоска… И снисходительность дворянства. Ну, что ж! Так принимай, Москва, Отчаянное хулиганство.