999. Последний хранитель

Мартильи Карло А.

— И о предательстве Церкви.

— Это другой разговор. Уходи, Джованни. Что тебе от меня нужно?

— Мудрый совет друга. Больше ничего.

— Он будет последним, Джованни. Ты своим плугом провел слишком глубокую борозду между нами. Я не могу и не хочу идти за тобой.

— Ладно. Тогда увидимся на небесах.

— Все-таки выслушай меня в последний раз. Не все твои тезисы осуждены. Тридцать из девятисот — хороший результат. Защищай свои позиции и контратакуй. Диалектика — вот чего тебе не хватает в последнюю очередь, а в первую — умения рассуждать здраво. Но защищайся отсюда,

из Флоренции. Здесь ты в безопасности. Что же до остальных тезисов, для которых первые девятьсот служат троянским конем, то забудь о них. Спрячь или сожги! Не доверяйся Риму, не езди туда больше, даже если того требует твоя плоть.

— Я должен снова увидеть Маргериту, я не могу без нее.

— Тогда поезжай и сам накинь себе на шею веревку. Похоть сбивает тебя с толку. Ты же погибнешь.

— Любовь сильнее смерти, Джироламо. Мое чувство к Маргерите — не зов плоти, хотя с ней я познал такую музыку, какую может исполнить только хор ангелов.

— К нему добавились голоса дьяволов…

— Прошу тебя, не говори так. Я ведь знаю, ты способен меня понять.

— Негоже пользоваться доверием, с которым я когда-то, в порыве безумия, тебе открылся.

— Все накрепко заперто в моем сердце. Но не только поэтому мне надо вернуться в Рим, — продолжал Пико. — Ты знаешь, другой Джироламо — тоже мой друг.

— Бенивьени?

— Да. Он уже давно в тюрьме по серьезному обвинению.

— Ересь?

— Содомия. У меня в голове не укладывается!

— Мне никогда такое не нравилось. Это слабость! Люди, подверженные ей, могут быть очень опасны.

— Не все же такие крепкие, как ты.

— Моя сила — только в убежденности. Во всем остальном мне страшно, даже очень. Я боюсь многого, к примеру этих адских костров. Ведь на земле им зачастую скармливают невинных. Будь осторожен, Джованни.

— Да и ты тоже. Твои слова не просто задевают, они чистейшая ересь. Мы с тобой, как два Давида, что атакуют Голиафа с разных сторон. Я никогда не поверю, что этому пастушку хватило одного броска.

— Ладно, остановись. Делай, что я говорю. Используй деньги, которые имеешь, чтобы освободить твоего содомита, но в Рим не езди. А теперь иди! Слуга, что следует за тобой поодаль, действует мне на нервы, а твой конь бьет копытом, совсем как ты. Но остерегайся морозника.

— Я знаю, он ядовит.

— Мало знаешь.

— Мы еще увидимся, Джироламо?

— Сомневаюсь, разве что перед Господом… или перед его Матерью.

Монах обернулся, посмотрел вслед уезжавшему Пико и наставил на него указательный палец.

— Помни о своем обещании! Если я завоюю Флоренцию, ты пострижешься в монахи!

Джованни нахлестывал коня, который и без того уже вспотел после крутого подъема во Фьезоле. Встреча с монахом довела его до крайности. Мысли Пико летели в Рим. Позже, у себя в кабинете, при огоньке свечи, он написал письмо.

Мой дорогой друг и брат!

Я говорил с монахом, который тебе знаком. Он посоветовал мне ради пользы моего здоровья предпринять поездку в Рим. Здесь я только относительно здоров, несмотря на усилия медиков, которым не очень доверяю. Я вышлю тебе денег. Сделай все возможное, чтобы вызволить из неприятностей дорогого поэта, стихи

которого, полные муки, звучат у меня в ушах. Представляю себе также страдания моего милого цветка, который не смог сорвать. Полей его моими слезами и передай, что наш уговор остается в силе. Когда сможешь, извести меня о другом нашем цветке. Надеюсь, он неплохо чувствует себя в новом саду. Я знаю, ты сделаешь так, что у него ни в чем не будет недостатка. Во имя нашей дорогой Матери.

~~~

Рим

Суббота, 31 марта 1487 г.

Ферруччо кончил читать письмо и улыбнулся. Леонора зашептала благодарственную молитву, как с детства была приучена реагировать на любую новость, плохую или хорошую.

— Добрые вести?

— Хочешь прочесть?

— Нет, письмо адресовано тебе. Что там написано?

— Ничего такого, что могло бы возбудить подозрения. Он спрашивает, хорошо ли тебе здесь живется.

Леонора закивала головой.

— И почему, интересно, ты все время рвешься на прогулку? Что тебе на месте не сидится?

— Прошу тебя, Ферруччо. Я не привыкла сидеть сложа руки. Теперь за меня все делают другие. Мне кажется, что я стала толстая, прямо как гусыня. Посмотри, правда, я располнела?

Она по-девчоночьи закружилась перед ним, но Ферруччо увидел тело женщины. К восхищению в первый раз примешалось желание. Он тут же себя устыдил и посмотрел, не заметила ли чего Леонора. Этого ему хотелось бы меньше всего на свете. Де Мола боялся ее реакции. Она стала бы презирать его, заподозрила бы, что он пытается воспользоваться ситуацией. Или, что еще хуже, он сам возненавидел бы эту женщину, если бы заметил в ее глазах хоть слабый отсвет прошлого. Но Леонора ничего не заметила или же Ферруччо так показалось.

— Платье тебе очень к лицу. Ты держишься как настоящая аристократка.

— Кто знает, может, я такая и есть. Но ты не ответил на мой вопрос, — сказала она, уперев руки в бока и чуть поджав губы.

— Ты прекрасно выглядишь, ничуть не растолстела. И это ты уходишь от ответа. В Риме сейчас очень неспокойно, и тебе опасно выходить из дома одной, даже при служанке.

— Тогда пойдем с тобой. Прошу тебя! Я буду делать все, как ты скажешь.

Ферруччо покачал головой.

— Ты не хочешь?

— Очень хочу. Вот только я не привык гулять по улицам с дамой.

— У тебя все получится, и мне рядом с тобой будет спокойно.

Они вышли на улицу Вейо. Леонора сияла. Она прекрасно выглядела в длинной, подбитой мехом голубой накидке с широкими рукавами. Волосы, из осторожности выкрашенные в черный цвет, были стянуты на затылке желтым шнурком, но несколько прядей все равно выбивались и спускались на шею. Ферруччо заметил, какой естественной горделивостью дышит ее открытый, чистый лоб. Он предложил ей руку, и она оперлась на нее с легкостью и изяществом. Потом взглянула на него: