А чего дома сидеть? Вольный поход. Книга первая. Дилетант
Шрифт:
Готовясь к походу, я часто размышляла о словах знаменитого путешественника Алена Бомбара. Это первый человек в мире, который в одиночку пересек Атлантический океан на надувной резиновой лодке, от Канарских островов до Барбадоса, преодолев 2375 морских миль (4400 км) за 65 дней. На момент окончания эксперимента он существенно подорвал здоровье, был обезвожен и предельно истощен, но достиг берега. В своей книге писал: “Жертвы легендарных кораблекрушений, погибшие преждевременно, я знаю: вас убило не море, вас убил не голод, вас убила не жажда! Раскачиваясь на волнах под жалобные крики чаек, вы умерли от страха”. Ален Бомбар считал, что человек вполне в состоянии перенести одиночное трансатлантическое плавание без еды, и решил доказать это лично.
Кочевать по стране без еды
“Добрый вечер, диспетчер на связи. Что в дороге вас ждет, не скажу…”
С момента старта и до финиша я планирую ехать под чутким руководством хранителя маршрута. Человек, с которым мы будем всегда на связи, у которого есть маршрутный лист со всеми контактами из городов, где мне предлагали помощь. Хранитель будет видеть мои перемещения по интерактивной карте, эту услугу можно подключить у мобильного оператора. У нас обговорен условный час, когда я должна выходить на связь и сообщать координаты. Кроме координат, мы подготовили несколько сценариев на случай нестандартных ситуаций: например, если я пропаду со связи или встречусь в пути с неприятностями.
Часть вторая
Мама-Магадан
Поход был объявлен на 9000 километров. Маршрут пролегал по главным трассам – аналогам Транссибирской магистрали: получалось, будто я поеду по самой легендарной железной дороге, но только на велосипеде. Глубоко в Сибири имелись участки, которые меня сильно смущали. На деле я допускала их объезд через соседние с маршрутом страны, но основной вектор неизменно лежал на Дальний Восток. Конечной точкой должен был стать Магадан. Именно там живет моя мама, с которой мы много лет не поддерживали отношения. Восстановить и наладить общение с мамой было еще одной целью моего похода. О том, что я задумала, она не знала, бабушку и мамину сестру я попросила держать все в тайне. Я не была готова к диалогу с мамой и избегала его всеми возможными способами.
Самое честное слышишь на кухне ночью
Наша жизнь сложилась не самым простым образом. В 15 лет, после громкого конфликта с мамой, я стала беспризорником, ушла жить на улицу. Не то чтобы это произошло по моему личному желанию, но тогда это была единственная возможность оставить друг друга в покое. Мы все переживали потерю: мама – сына, а мы, дети, – старшего брата. Олега не стало в 18 лет после тяжелой болезни. Мама, которая всеми правдами и неправдами боролась за него, была сломлена. Она скорбела и тяжело отходила, а я в свои 15 лет имела типичный подростковый характер и не нашла другого способа докричаться до нее, кроме агрессии. Я хотела вернуть ее внимание, сказать, что здесь, рядом, остались мы – я и мой средний брат Максим. Я не давала маме отдышаться, огрызалась, хамила и ревновала. Ничего хорошего из этого не получилось – моим домом стала улица и сомнительные компании. Мама долго не замечала моих попыток вернуться домой. Она нашла меня только через полгода, плакала в трубку и просила зайти хотя бы за теплой одеждой. Но я уже жила, как могла, и как сама этого хотела.
Спустя долгое время я начала писать маме письма, в которых рассказывала, что теперь живу в другом городе и планирую получать образование. Город скрывала, но мама догадалась сама: среди фотографий, которые я посылала, был кадр на фоне магазина, а на витрине красовалась надпись “Москва – 850 лет”. Благодаря письмам нам удалось наладить отношения. Я стала иногда приезжать в гости. Я скучала и очень любила ее, во мне жил тот ребенок, которого бросили. Добиралась автобусами и поездами, без паспорта: его у меня попросту не было. В поездах подкупала проводников, они шли навстречу и выделяли полку под своим присмотром. К тому времени я успела выучиться на официантку и поработать в нескольких барах Москвы. После стала продавцом в одном из павильонов на ВДНХ и кое-как жила, с трудом сводя концы с концами.
В 18 лет как гром среди ясного неба прозвучал страшный
За 20 дней до моего двадцатилетия не стало среднего брата Максима. В квартире, которую мы снимали с подругой, раздался телефонный звонок. Пять утра, городская трубка разрывалась частыми сигналами – было понятно, что звонок междугородний. На том конце провода мамина сестра сообщила, что несколько часов назад мама нашла Максима повесившимся. Никто не понял, что тогда произошло, – но стало очевидно, что и мой брат был погружен в свой мир. Накануне его смерти мы болтали по телефону, он казался подавленным, но я не придала этому особого значения.
Его уход сломал маму окончательно. И меня тоже – начался очень долгий период депрессии. Подруга, с которой мы снимали квартиру, рано утром уходила на учебу в институт, а после бежала на работу. Однажды она призналась, что боится возвращаться домой: видит темные окна, боится открывать дверь, потому что не знает, в каком состоянии найдет меня. Я несколько недель пролежала под одеялом на нейролептиках, врачи поставили психоз.
Постепенно мы все выкарабкались, наше общение продолжалось. Мама иногда приезжала ко мне в Москву, а летом мы встречались на Черном море, куда она ездила на заработки. Моей настоящей отдушиной стали собаки: я помогала таксам, которые оказались в беде. Было время, когда в моей квартире жили три таксы, и одна из них была парализована. Смена собачьих памперсов, уколы, походы по врачам, попытка восстановить чувствительность лап стали ежедневной рутиной. Отпуска и разъезды были в прошлом: оставить свору без присмотра было нельзя. Собачья жизнь поглотила меня на пять лет, но наша история с мамой по-прежнему жила глубоко в сердце. Любовь, которую мне недодали, была обречена реализовать себя в тех, кто в ней нуждался, – собаках.
Я снова начала донимать маму вопросами: почему так получилось, что в 15 лет я осталась на улице? Почему ты проходила мимо и запрещала брату впускать меня в квартиру? Почему, мама? Мама уходила от ответов, она говорила, что не помнит тот период, словно память кусками выдрана. Вопросы без ответов зависали в воздухе и снова делали нас чужими. Холодом сквозило отовсюду, я множила обиды и закрывалась от нее все больше и больше. Мне было уже не 15, а 30 лет – и я хотела объяснений.
В декабре 2012 года мама переехала в Магадан. Не то чтобы она была поклонницей сурового климата, но там, на побережье Охотского моря, находилась ее родина. Незадолго до переезда мамы я узнала, что она лишила меня прав на квартиру. Тихо, никому не сказав. Череда скандалов по этому поводу и сложные разговоры окончательно настроили нас друг против друга. С тех пор мы не виделись и не общались.
Сейчас, на четвертом десятке, когда я знаю цену жизни и всем сердцем тянусь к прощению и принятию, мне предстоит вести долгие внутренние диалоги, чтобы доехать до Магадана и подойти к дому мамы. Или не подойти. Я не знаю, что буду чувствовать, смогу ли сделать этот шаг и какие слова сорвутся с моих губ.
Часть третья
Я не то чтобы схожу с ума, но устала за зиму
Про поход постепенно узнавала вся велосипедная тусовка, в блог потянулись велосипедисты, которые сами катали на длинные расстояния. Так я познакомилась с Олегом, годом раньше он проехал от Мурманска до Владивостока. При встрече я покорила его своей решительностью: расспрашивала про средства самозащиты, про людей и диких животных, о трассе и неожиданностях в пути. Олег стал моим наставником. Он разбирал, отмывал и перебирал мой велосипед – глядя на это, я быстро поняла всю ничтожность своих знаний. Когда Олег рассказывал про каретку, переключатели и тросики, я слушала раскрыв рот, записывала и переспрашивала до тех пор, пока не становилось ясно.