А что же завтра?
Шрифт:
В небе над лугами жаворонки. На деревьях сороки. На пригорках сухая трава, в лощинах густой, запыленный черничник. Гляди в оба, Сэм. Ты теперь за нее в ответе. Ты теперь о ней заботишься. Тут ведь и змеи могут быть.
Ты остановился рядом с Роз, тяжело дышишь, с ног до головы тебя заливает горячей волной пот, а Роз все смотрит в другую сторону.
— Куда же мы будем собирать чернику, Сэм? Мы же не взяли мешочка.
— Будем ее есть, Роз.
— А она еще зеленая, Сэм.
— Не может быть. Ребята говорили, давно поспела.
— Она не поспела,
— Давай тогда что-нибудь другое делать.
— Что, Сэм?
— Можно присесть и отдохнуть немного.
Ты сидишь рядом с Роз на пригорке, тут же валяется велосипед. Ты раскручиваешь ладонью переднее колесо, спицы под лучами солнца блестят, переливаются, похоже на мыльный пузырь. Роз смотрит в землю.
— Я хочу пить, Сэм. Ты не взял с собой воды?
— Нет.
— А жвачка у тебя есть?
— Нет.
— Я хочу пить.
— Проглоти слюну, Роз.
Он должен был это предвидеть, взять с собой воды. И мешочек должен был захватить. А он забыл, и, значит, он плохо заботится о Роз. Ведь если спросят, как он теперь объяснит? «Чернику, говоришь, собирали? Ну и как? Набрали на пирог? А ну, покажи руки! Что же пальцы-то не черные?» Взрослые словам никогда не верят. Непонятно почему.
Странное у Сэма было ощущение. Очень странное. Словно часть его осталась где-то в другом месте. Словно приехал не весь Сэм и не хватило как раз той части, которая думает. У него было ощущение совершенно пустой головы, но он все равно знал, что ему надо говорить.
— Роз!
— Угу.
— Расплети, пожалуйста, косы, я хочу посмотреть, как падают твои волосы.
— Зачем это тебе смотреть на мои волосы?
Он не мог объяснить. Он и сам не знал.
Над головами у них небо, солнце печет, в вышине распевают жаворонки и маленькими оперенными камешками падают вниз; с упоением, будто одни на всем свете, заливаются сороки, а трава такая сухая и колючая, и щекотно пахнет спекшейся, разогретой почвой и соломенной трухой.
Вот ее руки поднялись к голове. Косы рассыпались. Заструились блестящие длинные волосы, в них заиграли блики, которых он раньше никогда не видел. Ему захотелось прижаться к ним щекой, ощутить их свежесть, но она сидела слишком далеко. Ах, какие красивые волосы! Тронуть их — они, должно быть, чистые, прохладные. Словно душистые, свежевыстиранные простыни, когда уткнешься в них лицом.
— Роз!
— Угу!
— Можно, я тебя сейчас поцелую?
Что-то вдруг стало не так, произошла перемена, которую он не мог понять и объяснить. Словно Роз вдруг куда-то ушла.
— Зачем это тебе меня целовать? — голосок такой резкий и тоненький.
— Просто хочется.
— Почему?
— Потому что мальчикам всегда хочется целовать девочек. Ты же знала. Знала, что мы будем делать, когда поехала.
— Ты говорил, чернику будем собирать, а черника не поспела.
— Да ладно тебе, Роз. Поцелуй меня. Тебе же не будет больно. Это же не зуб вырывать или еще что. Никто но увидит. Мы одни.
— Не хочу я играть в поцелуи. Я хочу домой.
— Ну, пожалуйста, Роз, один-единственный раз.
— Я хочу домой. Я не люблю играть в поцелуи.
— Послушай, Роз!
Но ее уже не было. Вскочила и бросилась наутек, избежала вверх по склону и скрылась из виду в зарослях дрока. Кругом кусты, а где же Роз? И след простыл.
— Роз!
Исчезла, словно ее и не было с ним. Словно она с ним сюда и не приезжала.
Сколько он прошел, неизвестно. Может быть, милю, а может, две или четыре, туда-сюда, вверх и вниз, кружа на месте, волоча свой дурацкий велосипед через лощины и канавы, по острой, как бритва, траве, боясь положить его хоть на минуту, а то потом не найдешь. А внутри у него все тупо болело и ныло.
— Роз! Ты должна была знать. Ты должна была знать, что не о чернике я думал. Не может быть, чтобы ты не понимала.
Несколько раз он выбегал на дорогу: никого похожего на Роз. Может, она где-нибудь спряталась? Или провалились в яму? Или ее укусила змея, а может, унес какой-нибудь дух? Как могла она исчезнуть? Может, это так и останется тайной — девочку Роз никогда не найдут. А она так ему нравилась. Так нравилась. И вот — исчезла.
— Роз, не прячься! Выходи, Роз! И поедем скорее домой. Роз, ты должна выйти, ну, пожалуйста. Это нечестно. Мне из-за тебя может здорово попасть, Роз.
Всем достанется. Поисковые партии. Собаки. Ночью, среди холмов, факелы. Крики людей: «Девочка, где ты? Отзовись!»
И все узнают.
Дорога домой.
Было, должно быть, уже поздно, потому что солнце стояло низко. Господи, ну что же он скажет? Роз, мне так грустно. Мне так жаль, что я заставил тебя убежать. Понимаете, миссис Воган, я искал Роз повсюду. Посмотрите на меня — я весь в царапинах, одежда на мне порвана. Мама, понимаешь… понимаешь. Мама… я не знаю, что сказать.
Дорога домой. Ну и денек выдался.
На Уикем-стрит все как было. Удивительно, словно никому дела нет. Бедняжка Роз пропала, а на улице ничего не изменилось.
— Сэм Клеменс, поди-ка сюда!
Ну и рев — прямо сердце замерло. На милю вокруг, должно быть, слышно было.
Отец Роз — понимаете, ее отец! — размашистыми шагами шел от своего крыльца к калитке. Вид у него такой, что кажется, он тебя сейчас убьет.
— Ты что сделал с моей Роз?
Сэм стоит посреди улицы, расставив ноги над велосипедом. Он рад бы исчезнуть, провалиться сквозь землю. Лицо у него бледное, осунувшееся, несчастное.
— Дело в том, мистер Воган…
— Только посмей еще раз посадить мою Роз к себе на велосипед. Держи свои лапы подальше от моей девочки. Ты, ты… мальчишка. Исполосовал бы я тебе шкуру, да уж пусть лучше твой отец этим займется. Чтоб ты к моей Роз больше близко не подходил! Мы эти фокусы у себя на улице не потерпим. Живо прекратим. Раз и навсегда.
На всю улицу — слушай, кто хочет. Люди окна открывают, двери. Такой это человек, всегда глотку дерет.
— Я ее никогда такой не видел. Десять лет девочке. Как только у тебя хватило нахальства домой засветло вернуться? Экая наглость.