А иначе зачем на земле этой вечной живу
Шрифт:
В то время, как я готовился к участию в городских математических или географических олимпиадах, Игорь увлечённо занимался игрой, которая называлась звучным словом «цок» или «чика». Суть этого незамысловатого, но азартного, развлечения тоже сводилась к денежному выигрышу. Этот барыш выражался в довольно приличной, вертикально выстроенной на твёрдой земле, горке монет, составляющей в сумме несколько рублей. Слева и справа от этого копеечного монолита проводилась черта. На расстоянии около десяти метров от неё прокладывалась стартовая линия, с которой поочерёдно бросали свинцовый биток, предмет особой гордости, уважающего себя, пацана. При этом неизменно наступал момент, когда кто-то из бросающих эту железную кругляшку, сбивал монетную стопку. Тогда те жёлтые и серебристые копейки, которые переворачивались, становились его собственностью. Затем остальные игроки, один за другим, кидали свои битки, которые оставались лежать на земле, и далее каждый, в строгом порядке, устанавливаемом по ранжиру удаления бросаемой «железки» от монет, начинал процесс, так называемой, «чеканки». Чеканить в переводе на нормальный язык означало бить битком по монетам: те, которые перевёртывались «решкой», являлись твоим законным трофеем. Игровой кон сопровождался возбуждёнными криками и громкими воплями юных игроков, воспламенённых пылкой страстью, темпераментным задором и неистовым азартом. Ну чем не прототип, чем
Буквально через несколько лет после окончания школы Игорь познакомился с очаровательной киевлянкой Эллой, на которой незамедлительно женился, переехав в украинскую столицу. Его симпатичная жена одарила его двумя сыновьями, с которыми он эмигрировал в американский город Чикаго. Здесь американская мечта, представляющая некий символический феномен и психологическое клише идеала жизни в США, не казалась Игорю чем-то несбыточным. Почти сразу по прибытию в Америку он явственно чувствовал её сладкий и неповторимый долларовый запах. Игорь совсем не рвался чинить кухонную утварь в гангстерской столице страны дядюшки Сэма. Он полагал, что зачатки уличного бизнеса во Львове непременно должны были сделать его владельцем казино. Однако завсегдатаем азартных игорных заведений он станет значительно позже, когда на банковском счёте накопится необходимый денежный баланс и когда он приобретёт трёхэтажную недвижимость в хорошем районе Чикаго.
Я не виделся с Игорем, наверное, более четверти века, пока в один, не самый худший в моей жизни, день в нашей, уже израильской, квартире раздался ночной телефонный звонок. Подняв трубку, я неожиданно услышал едва узнаваемый голос, который радостно возвестил:
– Вас беспокоит, если помните, товарищ Векслер. Так получилось, что я нахожусь на Святой Земле. Жажду обнять тебя, пусть в случайной, но долгожданной встрече.
Грядущим утром, отменив все, как необходимые, так и второстепенные дела, мы с Игорем и нашими жёнами встретились на набережной Тель Авива в трендовом русском ресторане «Баба Яга». Игорь взволнованно рассказывал, как хорошо и вольготно ему живётся в Америке, намекая на то, что он финансово устойчив и более, чем благополучен. Буквально несколькими словами, явно не желая разглагольствовать об этом, он заметил, что пахучести больших денег предшествовал неприятный запах бензина. Именно горючее топливо составило основу бизнеса Игоря, который потом назвали легковоспламеняющимся. При этом расхожее мнение, что русские деляги на американских автозаправках нахально разбавляли бензин водой, вряд ли соответствует реалиям. Суть криминального проекта, в который был вовлечён мой друг, была идеально проста. Некая преступная группировка создавала разветвлённую сеть автозаправок во многих городах США. При этом их владельцами вписывались эмигранты из СССР, не владеющие английским языком. Найти таких желающих, при месячной зарплате семь-восемь тысяч долларов, не составляло особого труда. Таким образом, бензин успешно продавался владельцам американских автотранспортных средств. При этом отчислять налоги великой державе никто не тропился, попросту «забывая» об этом. Именно на этом строилась нехитрая концепция бизнеса, который вскоре набрал такие обороты, что после выплаты 70% прибыли своим хозяевам, вовлечённый в дело, эмигрант на искомой бензозаправке получал уже около полумиллиона долларов в месяц. Когда же приходили налоговые инспекторы, они наталкивались на тот барьер, который принято называть языковым, не позволяющий надзирателям пошлинной законности объясниться с налогоплательщиками в лице зиц-председателей компаний. Когда же через некоторое время чиновники объявлялись снова, говорить уже было не с кем: фиктивные директора исправно работали в тех же призрачных должностях, но уже на других автозаправках. Однако сколько ниточке не виться, а конец всегда обнажится. Недаром слово зиц-председатель трактуется Википедией как наёмник со стороны реального председателя с единственной целью – отвлечь от него внимание, а при случае – сесть в тюрьму вместо своего работодателя. Впрочем и само название образовалось от немецкого sitzen – «сидеть». Игорь не особо распространялся об этом, но похоже, что и ему не удалось избежать наказания в виде наблюдателя квадрата голубого неба через тюремную решётку.
На средиземноморской тель-авивской набережной мы с Игорем выпили немалое количество виски, вспоминая львовско-киевское прошлое и обсуждая американо-израильское настоящее. Только в будущее никто из нас не хотел заглядывать, так как во вчерашний день можно проскользнуть, сегодняшний – можно изменить, а завтрашний отдан на откуп Всевышнему. Очень жаль, что именно он и призвал моего друга к себе после его продолжительной болезни.
Да будет пухом ему земля!
Глава 4. Миша (Моня) Шварцман
1948 года рождения, еврей, парикмахер
Читатель уже догадался, что в заголовке этой главы имя, стоящее в скобках – паспортное, а перед ними – русифицированное, употребляемое в повседневной жизни. Нетрудно также сообразить, что причиной тому является еврейская фамилия Шварцман, которая в переводе, как с немецкого, так и с языка идиш означает «чёрный человек».
На самом деле, мой одноклассник Миша был, в противоположность своей фамилии, если и не белым, то определённо светлым и солнечным человеком. До сих пор не понимаю, почему меня, входившую в школьную элиту, которую сегодня называют «ботаниками», как магнитом, притягивало к неуспевающим и отстающим в учёбе ученикам. А ведь именно к этой неформальной когорте недорослей наши педагоги причисляли моего приятеля Мишу Шварцмана. К тому же и сегодня моему разуму неподвластно, как в одном индивидууме могли сочетаться блестящий ум, проявлявшийся в различных жизненных ситуациях, и поразительная бестолковость в арифметике, алгебре и геометрии, артистический талант в розыгрыше нештатных ситуаций и заурядная посредственность в языково-литературных предметах, невероятная изобретательность при игре в «подкидного дурака» и патологическая неспособность осмысления материала, изучаемого на уроках истории и географии.
Когда мы учились в пятом классе, всю школу потрясло событие, о котором говорили ещё не менее нескольких месяцев после его свершения. На первом этаже возле класса, где мы занимались, размещался школьный буфет. Помнится, что марципанами, креветкам, гамбургерами и пиццей там не кормили. Совсем небогатый ассортимент блюд состоял, как правило, из молочной каши, омлета, маленькой котлетки с пюре, какао или компота. В один, не самый прекрасный для Миши Шварцмана, день в школьную харчевню завезли медовые коврижки. Помню даже, что стоили они пятнадцать копеек за вожделенную штуку. Так получилось, что эти,
Надо признать, что и с поведением, которое в советской школе тарифицировалась как учебная дисциплина, у Миши было далеко не всё в порядке. Он, правда, не разбивал стёкол, не участвовал в школьных или уличных драках и не дерзил учителям. В противовес перечисленному, у Миши был врождённый организаторский талант уговорить большую часть класса сбежать с урока, на котором планировались контрольная по математике или диктант по русскому языку. Это не спасало моего друга от неудовлетворительных оценок, но зато придавало чувство самоуважения и непомерного тщеславия. Да и что греха таить, Миша любил исчезать со школьных занятий и по собственной инициативе, и в одиночку. В этом плане ему вполне хватало ощущения собственной эмоциональной самодостаточности. В утренние часы школьных уроков он был завсегдатаем пустых залов городских кинотеатров. Как правило, до финального школьного звонка, извещающего о конце учебного дня, Миша успевал посмотреть три разных художественных фильма. Благо билет на утренние сеансы стоил всего двадцать пять копеек, и благо денег хватало за счёт неуголовной спекуляции (сейчас это называют бизнесом), которую он свершал по лично разработанному плану. Например, Игорь покупал в ближайшем магазинчике пончики с повидлом стоимостью в пять копеек и продавал их желающим, но уже по десять копеек за штуку. Стоит добавить, что от желающих не было отбоя. Таким образом, мой дружок на практике внедрял в жизнь экономический закон К. Маркса о прибавочной стоимости. А ещё Миша без стеснения за тот же гривенник сдавал в прокат свой культовый двухколёсный велосипед «Орлёнок» за два круга вокруг квартала возле дома, где он проживал. Интересно, что в это время за двадцать копеек можно было купить двести грамм пролетарских конфет «подушечки», внутри которых находилась сладкая фруктовая патока, или съесть пять пирожков с ливером, или выпить пять стаканов газированной воды с сиропом крюшон, или с удовольствием прогрызть два больших стакана хорошо прожаренных семечек, лихо выплёвывая их чернеющую шелуху. Безусловно, что всё отмеченное не прошло мимо внимания дирекции и педагогического совета школы. Они вовсе не отождествляли содеянное, совсем не глупым, тинэйджером с деловым предпринимательством и выставили ему в школьном табеле, даже не «четвёрку», а злосчастную «тройку» за поведение. Такая оценка в школе была сопоставима, разве что только с «волчьим билетом», свидетельствующим о неблагонадёжности и нелояльности ученика.
Вопреки этой вопиющей несправедливости педсовета школы, Миша как раз был очень ответственным, заслуживающим доверия, преданным и верным другом. Одному богу известно, сколько времени я просидел с ним за одной партой и сколько дней мы провели на обветшавшем заброшенном чердаке моего дома, где делились самым сокровенным, раскрывая друг другу секреты и тайны, неведомые нашим родителям. А ещё была у нас в церковном саду недалеко от школы раскидистая крона старого каштана, на массивных ветвях которого мы устраивали бесконечные разборки того или иного, казавшегося нам значительным, события. Именно на этом самобытном красавце-каштане мы выкуривали свои первые сигареты из помятой зеленоватой пачки с революционным крейсером «Аврора», именно здесь впервые, не без должного усилия, вскрыли пробку бормотушного вина с красивым названием «портвейн белый таврический». Нас, как магнитом, тянуло друг к другу, мы не могли долгое время быть разделёнными вне школы, и поэтому все вечера проводили вместе, придумывая всё новые сценарии и сюжеты совместного досуга. Нам никогда не было скучно, всегда находилось какое-нибудь, по большей части, авантюрное деяние, целиком и полностью захватывавшее наши, ещё не полностью заблудшие в то время, души.
Неторопливая вереница учебного лицедействия закономерно достигла своей высшей точки, естественным апогеем которой стала грустная мелодия школьного вальса, звучавшего на традиционном выпускном вечере. Там из старой и давно забытой радиолы доносилось «плывут морями грозными, летят путями звёздными любимые твои ученики». Конечно же, Мише совсем не светило стать капитаном дальнего плавания, лётчиком-космонавтом или даже «сто двадцатирублёвым» инженером. Наверное, по этой причине он направил свои стопы в сферу бытовых услуг.
Забавной преамбулой будущей профессии Миши стала моя причёска. Помнится, ещё во время учёбы в старших классах, было модно устраивать вечеринки. Как правило, они были приурочены к дню рождения кого-нибудь из одноклассников. Незаменимой и притягательной фишкой подобных междусобойчиков, после принятия нескольких бокалов вина, были незаменимые танцы под мелодии из грампластинок. В конечном итоге наступал ожидаемый, но не менее волнующий от этого, момент, когда кто-то из присутствующих обязательно восклицал, что темнота – друг молодёжи, выключая при этом свет в комнате. Это служило призывным сигналом юношам поближе привлечь к себе своих партнёрш и, в случае их молчаливого согласия, поцеловать. Разумеется я, как и остальные, тщательно «навострил лыжи» на одну из таких вечеринок. В подготовительный марафон входило использование, совсем недавно приобретённого, бритвенного прибора, утюжка рубашки и модных тогда узких брюк-дудочек и, конечно же, приведение в достойный вид своих волос. Именно в последнее внёс свой неоценимый вклад Миша. Он в издевательской форме раскритиковал мою тогдашнюю причёску, которая заключала в себя зачёсывание, торчащих во все стороны, длинных волос назад и открывала, итак не в меру, широкий лоб. Вместо этого, Миша, чуть ли не силой, подвёл меня к старому трюмо и, как сказочный волшебник, с помощью ножниц и расчёски в течение четверти часа совершил парикмахерское чудо, соорудив мне пробор с левой стороны. Должен сказать, что эту причёску я ношу и по сей день с той лишь разницей, что волосы поменяли свой цвет с чёрного на серо-стальной. Вполне вероятно, что изменение в причёске, которое совершил мой друг, в значительной степени способствовала тому, что в наступившей темноте на вечеринке не я осмелился поцеловать девушку, а она меня. Вот такая преамбула.