А она была ничего

Трихлеб Евгений

Мы с ним вдвоем немного поболтали после его прибытия. Ну, точнее, он, как обычно, тут же оседлал своего метафизического конька… Так… Вы, вероятно, обвините меня в предвзятости и, возможно, будете правы, но я вот, честное слово, не хочу и не буду воспроизводить даже частично или хотя бы тезисно этот утомительный псевдоинтеллектуальный монолог, потому что он не несет в себе

абсолютно ничего познавательного, смешного или хотя бы душевного. У меня нет ни капли сомнений в том, что вы мне в обозримом будущем еще «спасибо» скажете за то, что я лишний раз избавил вас от его речей, ведь возможность расставить все точки на i в вопросе личности Егора вскоре и без этого представится – напоминаю, что вечеринка в самом разгаре. А пока же в копилку его характеристик смело бросьте прям горстью следующий факт: этот человек умудрился настолько заебать рассказчика, что ему приходится отрываться от повествования на подобного рода лирические отступления, нарушая тем самым художественную целостность произведения. И вот это уже говорит, кстати, о многом. Так что просто поверьте мне на слово, и давайте-ка уже лучше перейдем к историям духовиков, лады?

– Еще тоже расскажу. У меня у деда, значит, пасека была в деревне в Беларуси. – вклинился саксофонист Митя, почесав вихор рыжих растрепанных волос на затылке. – Мы с братьями часто летом туда к нему ездили раньше. Помогали мед качать. Ну, как пасека. Один пчелиный улей, но большой. Рамок на двадцать. Вам-то, городским, неведомо, какое это богатство. Только для понимания скажу, что три рамки таких стоят где-то рублей шесть-восемь. А в улье их штук аж двадцать-двадцать пять. Так что математика получается довольно простая.

В деревне нашей все знали, что дед пчел держал. Народ у нас дружный был в основном. Но дедушка все равно от греха подальше собаку сторожевую завел. Здоровенную такую алабаиху, Буськой звали. Ну и случилось так, что померла псина. Прибрал ее бог. Эх, лет шестнадцать жила. Настоящий друг. Ну, собака-то. Дед из-за этого переживал очень и новую все заводить не хотел. Так в это время-то алкаши тутэйшие прознали как раз, что без присмотра стала

пасека, и решили под это дело наш улик ночью умыкнуть. За кур-то ворованных мало дают. А тут, считай, до деревни соседней его допер, рублей тридцать сразу получил и гуляешь на всю пропалую. Значится, спадары [2] эти ночью приперлись, взяли где-то носилки самодельные и начали улик на них затаскивать. Между рамками даже распорки не поставили, идиоты. Ну, чтобы они не стукались, не склеивались там, а то иначе же пчелы все подохнут. Жалко. Но это еще ладно. Самое главное – леток не закрыли, откуда пчелы вылетают. А дальше было все, как в сказке. Пчелы разозлились, вылетели и давай их вовсю и везде жалить. Пьянчуги сразу орать как резаные стали и разбегаться кто куда. Дед на шум и гам на крыльцо вышел, все это увидел, но туда не пошел – пчела разлеталась. Да и что бы он сделал тогда.

2

Господа (бел.)

До утра улик разбитый валялся. Дедушка, как проснулся, собрал все, что целое осталось, рукой махнул и в милицию поехал. Нашли этих налетчиков почти сразу – по горячим следам и опухшим мордам.

– Я бьюсь об заклад и ставлю все, что только можно, – перекрикнул хохот трубач Вася, который был очень тучным и обладал потрясающим бас-баритоном, – что их морды были не такие опухшие, как твоя, когда мы вместе втроем ко мне в Геленджик ездили летом, и ты на открытом солнце уснул, пентюх деревенский. Силь, кстати, помнишь, как этот жмот добирался до нас из аэропорта на попутках тогда?

– Я, говорит, – продолжил он, обращаясь к нам и передразнивая манеру общения Мити, – на вашем трансферье не буду ни за какие коврижки – еще за воздух, скажи, платить. Люди добрые помогут, люди добрые подкинут, кому по пути. Ага, подкинули. Спустя шесть лишних часов. О, мы ж про него, пока ждали, песню написали. Давай на два голоса, а? Хотите?

Конец ознакомительного фрагмента.