…А родись счастливой
Шрифт:
— Ой, а нельзя завтричка, а? Едва на ногах стоим — столько сегодня всех было. Скажи, расчёска из рук валится. С утричка бы завтричка лучше. — И едва отговорившись от работы, оттуда же, от телефона оглядела Любу так, будто та уже примеряла фату, и, довольная, сообщила радостно:
— А он на тебя клюнул!
— Кто?
— Сокольников!
— Кто он такой?
— Скольников-то? Господи! Он Сокольников и есть. Мужчина на сто сот. Семейный, конечно, она врач у него, но он-то — кавалер! — свет таких не видывал. Мне бы десяток лет куда девать,
— А чего ему завтра от меня может быть надо?
— Господи! Да чего им всем от нас надо!?
— Но мне-то этого, может, вовсе и не надо. — Люба пожала плечами и стала рассматривать себя в зеркале, ловя заодно и Машино отражение.
— Надо ли — нет ли, а подголовничек перед компрессом опустила, другую подпорку нашла! — хитрюще прищурилась напарница. — Тебе упереть есть на что! Ты тут за неделю у меня весь исполком на голову поставила. Хорошо срок тебе короток дан. Завтра с полдня одни бабы попрут, сушуары докрасна накалим.
Когда ровно без четверти девять следующего дня она вошла в кабинет Сокольникова, он указал ей на глубокое кресло чуть наискосок от его просторного стола. Люба поняла, что отсюда она будет для него, как на ладони, и села так, чтобы прежде всего он увидел и оценил её ноги, с которыми, как она считала, ей повезло больше всего.
Но хозяин кабинета не ушёл за свой огромный стол, а присел на тот его краешек, что ближе к Любе. Это чтобы и она видела, если и не атлетическую его фигуру, то хотя бы умение одеваться и по моде, и по возрасту, и по положению одновременно.
— Начнём со знакомства? — коротко улыбнулся он. — Я — Сокольников Анатолий Сафронович. Вы?
— Любовь Андреевна Викмане.
— Что-то прибалтийское было в роду или по мужу?
— Отец — латыш, но пишусь по маме — русской.
— Скажите, Люба, — можно так? — вам нравится ваша профессия?
Не понимая, куда он клонит, она дёрнула уголками губ.
— Не знаю… Сама профессия мне нравится, а работа — не очень.
— Ну и отлично. Я предлагаю вам перейти к нам на должность инженера… Не смущайтесь. Инженера по соцсоревнованию. Оклад — сто тридцать, но — туда-сюда — до ста семидесяти натянуть можно. Устроит?
— Но я же в этом ничего не понимаю…
— А тут и понимать нечего. Дело не в сути, а в действии. Больше двигаться, перемещаться, быть на людях, а кого, как и за что соревновать, подскажет профсоюз. Это его забота. Ну, и как?
Люба опустила глаза. «Теперь всё ясно, — подумала она, — «кавалер» — большой собственник и не хочет, чтобы я крутилась в салоне».
— Как работа это, может, и интереснее, — начала она, — но моя профессия, наверно, перспективнее. Для меня, по крайней мере. — Она сменила положение ног и оправила волосы — струистые, тяжёлые, с золотистым блеском, ради
— Любопытно бы знать, чем работа парикмахера перспективней инженерной?
— Я говорила не о работе, а о профессии. Это — разница, — сказала она серьёзно. — А чем перспективнее? Ну, сразу не скажешь… Смотря в каком салоне работать…
— А например?
— Пример? Ну, вот, пожалуйста, первый попавшийся. — И Люба не выдержала серьёзной мины, озорно сморщила переносицу, мол, проглотишь сейчас «кавалер» пилюлю! — Невестка королевы Великобритании Диана до того, как выйти замуж за своего Чарльза, была парикмахером. А теперь она — мама принца Вильяма, который, когда вырастет, будет королём. А если бы Диана работала инженером по соцсоревнованию, нашёл бы её этот Чарльз?
Сокольников звонко захохотал:
— Браво, Люба! Лихо! И хотя я не помню, чтобы Диана была парикмахером, три ноль в твою пользу!
«Ого, мы уже на «ты»? — заметила она. — Быстро».
— И всё-таки… пусть они там как хотят — эти чарльзы и вильямы, а мы напишем заявление. — Сокольников достал бумагу и ручку и положил их на маленький столик, что примыкал к его столу, потом оттянулся до селектора и весело распорядился:
— Отдел кадров ко мне!
И жизнь Любы приняла другое измерение.
Глава 5
Митрич, пьяненький и от того важный, путано распоряжался, какой машине куда ехать. Вне своей компетенции он считал только райкомовскую «Волгу» и те автомобили, что приехали из области. Все остальные пытался комплектовать пассажирами лично и легко просчитался. Остались трое из разных мест и такие же, как он, охмелевшие. Они не прочь были ещё погулять и ставили ему условие: коли не смог посадить в машину, пусть сажает за стол.
— Хорошо, хорошо, отправлю на своей, — толковал он им и, набычившись для густоты голоса, позвал: — Степа-ан!
Степан в жёстком от сушки и ещё вонючем полушубке сидел на перилах крыльца столовой и беспокойно мял в пальцах попусту дымящуюся «Приму». Он видел, что Игорь, старший из Сокольниковых, не садился в машину с матерью, а куда пропал — проглядел, и теперь тревожился: не к Любе ли подался хлыщ городской?
— Сте-пан! — громче позвал Митрич.
— Чего тебе?
— Бегай, заводи вороную, полетишь в Столбово.
— Сперва в Генералово! — истошно поправил кто-то из гостей.
— Сперва в Столбово, — оставил на своём Митрич. — Сте-пан!
— Щас, разлетелся вам и в Столбово, и в Генералово! — пробурчал Степан и, не отзываясь, пошёл в столовую.
Узрев непослушание, Митрич решил тут же пресечь его. Он догнал шофёра на пороге банкетной комнаты, втолкнул его туда и захлопнул за собой дверь.
— Ты, чего, оглох у меня? — спросил он накалённо.
— А тебе чего надо? — обернулся к нему Степан.
— Я куда тебе сказал ехать?
— Ты? Ехать сказал? А кто ты мне такой говорить?
— Я кто? Я — зампред! — сообщил Митрич, как новость.